Консерватория: мелодия твоего сердца - читать онлайн книгу. Автор: Лисавета Синеокова cтр.№ 31

Ну что ж, остается только надеяться, что местная знать окажется не слишком болтливой, и их шепотки не будут отвлекать от главного действа.

Постепенно зал заполнялся, и уже через половину часа в нем не осталось ни единого свободного места. Студенты консерватории тоже уже были здесь, что становилось заметно по более мелодичному гулу отдельных групп с разных концов зала. Я не оглядывалась в поисках знакомых лиц, правда, не заметить первого проректора и некоторых преподавателей было бы сложно: они занимали места в четвертом ряду по диагонали от меня, а проректор так вообще устроился во втором. Конечно, искусство знаменитого оллама не оставило равнодушным и их, талантливо скрывающих собственную заинтересованность, что было несложно, учитывая фонтанирующий энтузиазм студентов, на фоне которого любое проявление интереса казалось пустой формальностью и плохо сработанной маской.

Гудящий разноцветьем голосов зал пронзил негромкий, но звонкий голос серебряного колокольчика. Время концерта пришло. Свет стал гораздо более тусклым, и вслед за ним притихли и потускнели голоса зрителей, постепенно сходя на шепот и исчезая, поглощенные полумраком тишины. Тяжелая бархатная бордовая занавесь, наконец, открыла вид на сцену.

Полукруглое возвышение подсвечивалось по периметру. Источники света были скрыты от глаз оградой высотой всего в ладонь, создавая эффект рассеянного мягкого света, не режущего глаза. В центре сцены стоял большой концертный рояль в черном глянце, словно в парадном фраке, а за ним сидел мужчина. Не знай я, что Колум Боллинамор закончил консерваторию Аберга лет двадцать назад, я бы не дала ему больше тридцати: то ли освещение делало свое дело, то ли наследственности гастролирующего музыканта можно было только позавидовать. Темноволосый и довольно стройный, насколько я могла судить, он не вставал, чтобы поприветствовать зал, и не сказал ни единого слова. Вместо этого в одном лаконичном, но одновременно легком и изящном движении поднял руки над роялем, чтобы через секунду от соприкосновения длинных пальцев и черно-белых клавиш родился первый звук, которому недолго пришлось в одиночестве бороздить пространство огромного зала. Вскоре его догнали и другие плоды любовных встреч.

Я сидела, едва удерживая челюсть на месте, чему была обязана скорее воспитанию, чем собственной выдержке. Впервые мне доводилось видеть, чтобы музыкант так откровенно и искренне взаимодействовал с инструментом, тем более на глазах у такого количества народа. Колум Боллинамор ласкал клавиши, иначе характер движений его пальцев и кистей я назвать не могу. В его движениях было столько интимности, что я почувствовала, как мои щеки жжет румянец. Мужчина, исполняющий волшебную музыку на сцене, не использовал для этого рояль. Использовал — слишком грубое и неверное слово. Он нежил его, отыскивал самые верные комбинации, до миллиграмма рассчитывал силу, градус наклона. Он учитывал все. Колум Боллинамор ласкал рояль, будто женщину, заставляя того петь, звенеть, звучать в полную силу и со всем возможным удовольствием — не только его и инструмента, но и всех слушающих.

Даже намека на шепот в концертном зале не слышалось. Все пространство, весь воздух, наполняющий его, принадлежал сейчас звукам, извлекаемым сильными и чуткими пальцами музыканта, с наслаждением и любовью глядящего на черно-белый ряд перед собой.

Увидев однозначное выражение лица мужчины, я поняла, почему этот оллам был так талантлив и успешен: не может человек, так отчаянно влюбленный в музыку и ее порывы, всей душой, всем естеством чувствующий ее и проникающейся ею, не достичь такой высоты. Для прозябания в безвестности он слишком страстно увлечен, слишком предан своему делу. Колум Боллинамор будто дышал звуками, испытывая наслаждение от прикосновений к глянцевым клавишам, чувствуя особое волшебство зарождения звука и даря ощущение невероятно прекрасного, тонкого происходящего всем присутствующим.

Музыка разливалась, смешивалась с воздухом, мягко обволакивала и просилась внутрь. Она ласкалась, словно легкий, но имеющий свою волю ветерок с мягким приятным характером, нежно холодила кожу шелковым ощущением собственных невесомых касаний. Мой блок рассеялся, растворился под влиянием невероятно сильного желания прочувствовать эту музыку всей поверхностью тела, всем естеством. Впервые в жизни мне захотелось не просто пропустить чужую мелодию через себя, а пропитаться ею.

Избавившись от малейших отголосков блока, я вздохнула и закрыла глаза, вспоминая урок с Каэли Муррей. Как же легко представить, ощутить себя сосудом, когда наполняющая тебя субстанция будто светится изнутри эмоциями счастья, благоговения и трепетной радости. О, небо! Этот человек уникален! Ощущать такое всякий раз, когда начинаешь играть… Мелодия души Колума Боллинамора была бесподобна. Она сверкала как звезда, поглощая мое тело, превращая его в первозданный свет, растворяя все страхи и переживания, живущие в нем с самого детства, с самого первого знакомства с мелодией. Я почти не ощущала собственного тела, чувствуя только бесконечную негу. Никогда в жизни я не подозревала, что мелодия чужой души может быть так прекрасна. Воистину стоит терпеть неудобства и неприятные ощущения от чужих страхов, болезней и пороков, чтобы иметь возможность однажды соприкоснуться с подобным чудом.

От неповторимого ощущения и неистового желания купаться в нем я очнулась нескоро. Зато когда это все же произошло, мне удалось убедиться в том, что мастерство музыканта ничуть не уступало его внутреннему наполнению. Музыка парила, летела, устремлялась к слушателям серебряными ниточками, что были тоньше паутинки. Она расходилась лучами от музыканта, так что было не понять, где звуки берут свое начало: на кончиках ли пальцев, любовно касающихся клавиш, или в самом сердце оллама.

Лучик, что тянулся ко мне, будто впитывался, незаметно проникал под кожу, растворяясь в крови, смешивая музыку, кажется, с самой моей жизнью, с биением моего сердца. Я могла только наблюдать, словно со стороны, как светлеют мои мысли, уходит на задний план все незначительное, даже пусть когда-то, целую вечность назад, я и считала это важным, как в голове и в сердце поселяются ощущения тепла, покоя и светлой радости, в чьем свете происходящее со мной в повседневной жизни кажется совсем другим.

Многоуровневое воздействие… даже со своим уровнем дара гораздо выше среднего я могла только наблюдать и восхищаться филигранными движениями музыкального влияния, ювелирной точностью его воспроизведения. Я старалась следить за серебряной ниточкой, давно ставшей частью меня, оплетшей причудливыми кружевами мое сердце и разум, сквозь узор которой мир играл новыми красками.

Нет, кардинально ничего не поменялось ни в моем мировоззрении, ни в отношении к окружающим меня реалиям жизни, но были перенастроены акценты, тихо звенящие в совершенно иной тональности от соприкосновения с воздействием чужого дара. Колум Боллинамор будто поселил парк осеннее пламенеющих деревьев мне в душу и подарил ему голос, чтобы тот мог петь для меня. Только для меня. Всегда.

О, небо…

Прекрасная музыка меняла характер, темп и глубину воспроизведения. Она то звенела летним слепым дождем, блестящим в лучах солнца, то бурно и громко гремела осенней грозой. Неистовая и покладистая, мягкая и суровая, как каленое железо, нежная, как материнский поцелуй, и непримиримая, словно воин, идущий в битву, она была неизменно прекрасна. Она захватывала, погружала в водоворот, то отнимая, то вновь даря возможность дышать. Никогда я не слышала ничего подобного.