Консерватория: музыка моей души - читать онлайн книгу. Автор: Лисавета Синеокова cтр.№ 26

Лорд Двейн сделал небольшую паузу, убедился, что я слежу за ходом урока, и продолжил:

- Хочу сразу вас предупредить, оллема Таллия, что подобные уроки требуют определенной степени доверия, которая не может быть заслуженна за столь короткое время знакомства, но без нее никуда, - я напряглась. – Мне нужно, чтобы вы не боялись при мне играть вашу собственную музыку.

Преподаватель сделал паузу, пристально смотря на меня своими почти синими сейчас глазами. Я словно окаменела. Черно-бархатный нежный голос мужчины не вызывал опасений или страха, но настороженность перед незнакомым человеком я вот так в одно мгновение искоренить в себе не могла. Только как об этом сказать метру?

Я не успела подобрать слов или открыть рот, чтобы сказать что-то неуверенное и полное сомнений. Маркас Двейн меня опередил:

- Оллема Таллия, я не прошу вас поверять мне свои секреты или сокровенные мысли. Мне нужно, чтобы вы могли играть в моем присутствии свою музыку, идущую из вашего сердца, - голос преподавателя был успокаивающим и обволакивающим. Только присутствовало ощущение, что этот мягкий замшевый кокон не позволит мне ослушаться воли своего обладателя.

Если проректор хотел меня успокоить, у него не получилось. Музыка ведь гораздо интимней слов. Слова не могут передать чувства так же полно и всеобъемлюще, как мелодия.

Видя мою реакцию, мэтр вздохнул и произнес:

- Попробуйте, Таллия. Я не прошу вас о невозможном. Поделитесь тем, чем на данный момент можете поделиться, - вслед за этими словами он сделал приглашающий повернуться обратно к роялю жест.

Я медленно развернулась, следуя указанию, и откинула черную крышку. Поделиться тем, чем могу? А чем я могу поделиться? Я еще никому не играла своей музыки. Даже семье. Только дважды ее услышали люди, причем совершенно чужие для меня: сам Маркас Двейн и Даррак Кейн, выпускник композиторского. Насчет второго я не переживала, услышав мою музыку, он, в каком-то смысле, сквитался со мной, подслушавшей его собственную, хоть и не знал об этом. А вот при мысли, что придется обнажить душу перед проректором, внутри все сжималось от протеста. Наверное, мне было бы гораздо легче обнажить тело.

С большей, чем обычно, силой размяв пальцы, занесла кисти над клавиатурой. Несколько мгновений сомнений. Мизинец на левой руке подрагивал от напряжения. Успокаивающая черно-белая палитра передо мной не была ободряющей, но такой неизменной, такой знакомой, что поневоле напряжение стало отпускать. Быстро перебрав в голове мелодии, остановилась на той, что несла радость: радостью всегда легче делиться, чем грустью. Легко и неслышно выдохнув, коснулась пальцами правой руки клавиш первой октавы, перебирая их одну за другой с разными интервалами. Тональность Солнечный Аметист на серебряной нити расцвечивала пространство фиолетовыми цветами. По комнате разлилась весна, цветущая сиренью. Мелодия была простой, без лишних изысков, только такая и могла рассказать о простых ежедневных радостях, которые замечаешь только после того, как лишаешься их, и о том ощущении благодарности и легкости, которое приходит, когда они возвращаются. Простой аккомпанемент левой руки, путешествующий по аккордам главных ступеней гаммы, призван нежно оттенять мелодию, не привлекая к себе лишнего внимания, но и он красив в своей переливчатости и точности. По крайней мере, мне так слышится. Чем хороша игра своих мелодий для себя? Я не должна никому объяснять, почему так или иначе, убеждать или заставлять верить, я и так интуитивно понимаю, почему и как звучат именно эти ноты. Я не должна смущаться за свои ассоциации и видение. Именно поэтому мне не нравится показывать свои мелодии другим.

Убрав все повторы, я сократила музыкальную историю на столько, насколько могла. Последние нежные сиреневые звуки стихли, как только я убрала ногу с педали и руки – на колени, где они непроизвольно сцепились в замок. В кабинете повисла тишина. Я и рада была бы, если бы она так и осталась в своих правах, но голос цвета горького шоколада легко развеял ее:

- Вот видите, оллема Таллия, не так уж и страшно, - в звуке этого голоса серебристым отсветом почудилась улыбка.

Я повернулась, но улыбки не увидела. Лорд Двейн был спокоен и уравновешен. Я снова повернулась к роялю, в ожидании его слов.

- Оллема, я хочу, чтобы вы поняли. Мне нужно было услышать вашу игру не для того, чтобы ее оценивать. Не сейчас. А для того, чтобы вы начали хоть немного доверять мне. Иначе как мне учить вас раскрывать душу?

Услышав такие слова, я снова повернулась, но на этот раз мое лицо отражало не напряженное ожидание, а удивление. Маркас Двейн только усмехнулся и продолжил:

- У вас очень неплохо получается. Я ощутил вашу радость.

Похвала яркими лепестками накрыла щеки.

- Вы раньше никому не играли свою музыку? – догадавшись, спросил метр.

- Это так заметно? – негромко ответила вопросом на вопрос я.

- Да. Заметно, - кивнул первый проректор. - Обычно те, кто, так или иначе, представляют свою музыку, смущаются мене интенсивно.

Я улыбнулась формулировке мужчины.

- Вы хотите научиться писать такую музыку, которая пронизывала бы сердца слушателей вашими чувствами? – спросил он.

Я бы очень, очень этого хотела! Если бы только я умела передавать то, что чувствую сама, чтобы объяснения были ни к чему, а о разнотолках и думать не приходилось, тогда я, без сомнения, хотела бы поделиться своими мелодиями. Этого всего я не могла сказать преподавателю, поэтому ответила все так же тихо:

- Да. Я бы хотела.

- Вот и хорошо. Тогда я вас научу, - голосом, полным уверенности, произнес Маркас Двейн.

Остальное время урока прошло быстро и незаметно: я играла это же произведение, прислушиваясь к рекомендациям  преподавателя, стараясь отрешиться от всего окружающего, видеть только себя и инструмент, играть так, будто никого нет, и я хочу подарить эти чувства тишине. Ведь тишина – благодарнейший слушатель, она вбирает в себя каждый звук, поглощается им и обретает себя вновь после затухания последней ноты, но уже наполненной иным смыслом и настроением. Тишина важна в музыке не меньше, чем звучание.

Нет, что-то из этого я знала и раньше, но Лорд Двейн рассказывал о тишине так, будто она была одновременно и живой субстанцией, и приправой, без которой музыка не так вкусна. К концу урока я настолько увлеклась, стараясь вспомнить и передать те эмоции, что чувствовала, когда эта мелодия появлялась, что перестала испытывать неловкость.

Когда занятие подошло  концу и я, поблагодарив метра, уже подошла к двери, намереваясь покинуть кабинет, проректор остановил меня и спросил:

- Оллема Таллия, мне было бы интересно узнать, что же вызвало в вас чувство светлой искренней летящей радости, которая наполняет эту мелодию, если это не тайна, конечно.

Поколебавшись секунду, я взглянула в глаза преподавателя и увидела в них спокойное принятие моего решения, каким бы оно ни было. Может быть, поэтому я и ответила: