Литовское государство. От возникновения в XIII веке до союза с Польшей и образования Речи Посполитой и краха под напором России в XIX веке | Павел Брянцев | страница 197 | LoveRead.ec

Кружок этот не только во все мятежное время оставался верным правительственной власти, но со дня на день увеличивал число своих членов. Пользуясь этим благоприятным направлением, Михаил Николаевич стал внушать мысль дворянам ходатайствовать пред государем о помиловании, тем более это уже удобно было, что мятеж в исходе июня начал слабеть и главные деятели его или были схвачены и преданы суду, или же бежали за границу. В то же время Муравьев сделал воззвание ко всему народу, призывая его смириться и просить помилования. Мера эта действительно имела благоприятный успех: в конце июля оставшиеся шайки прислали депутатов с просьбою о прощении, получив которое спокойно водворились на местожительстве.

К началу августа больших банд в Северо-Западном крае уже более не существовало. Но осталось еще много мелких шаек, из коих каждая имела не более человек 20–25; но, несмотря на свою малочисленность, они много вреда наносили обывателям, тем более что их трудно было изловить. Скрываясь в лесах и помещичьих мызах, эти мелкие шайки своими набегами на имения русских и поляков, обнаруживавших преданность правительству, наводили страх на жителей. Особенно на мирных жителей страх наводили их так называемые «жандармы-вешатели», которых они рассылали ловить и вешать всех лиц, казавшихся им слишком вредными для целей мятежа. И действительно, эти жандармы-вешатели многих повесили, как русских, так и поляков.

Чтобы уничтожить эти мелкие шайки, М.Н. Муравьев прибег к самым решительным мерам: а) он велел уничтожить дотла те помещичьи мызы и шляхетские околицы, в которых произведены были этими мелкими шайками неистовства и допущено водворение жандармов-вешателей; б) приказал выслать в Сибирь на поселение всех тех жителей сел и деревень, которые уличены были в сношении с сими мелкими мятежными шайками; в) уполномочил военные команды без суда, немедленно предавать смертной казни тех, кто только попадется в их руки из этих мелких шаек, и г) распорядился, чтобы облагать огромными штрафами те даже селения, которые будут находиться на расстоянии 10 или 15 верст вокруг тех мест, где укроется какая-нибудь мелкая мятежная шайка, но о которой своевременно не будет донесено кому следует.

Эти последние меры Муравьева против мятежников принесли в высшей степени благотворный результат. Меры эти к концу июля окончательно сломили силу мятежников и положили преграду их неистовствам; мятежники увидели, что правительство серьезно взялось за усмирение края, да и сильнее их оказалось.

Последние мероприятия Михаила Николаевича против мятежников побудили дворян Северо-Западного края подать адресы и просить о помиловании. Первый адрес был подан 27 июля Домейкою от лица виленского дворянства, в должности предводителя которого он состоял. Под этот адрес подписалось более 200 человек. За адресом виленского дворянства последовали адресы и других дворян Северо-Западного края.

Подача адресов сильно устрашила революционеров. Чтобы воспрепятствовать этому, варшавский центральный революционный комитет решился на отчаянную меру: убить в крае тех лиц, которые больше всего содействовали подаче этих адресов. Таковыми лицами прежде всего он считал Муравьева и Домейку, а потому и направил на них двух свои удары. Для приведения в исполнение замысла варшавский центральный революционный комитет в конце июля послал в Вильну своих агентов под названием кинжальщиков.

Но Муравьева им не пришлось не только убить, но даже и ранить, хотя, как потом известно сделалось, кинжальщики долго искали для сего удобного случая, но не нашли. Домейку же действительно ранили в его собственной квартире.

Нападение на Домейку и его поранение очевидец всех событий в г. Вильне при Муравьеве в своих «Виленских очерках за 1863— 64 и 65 гг.», помещенных в «Русской старине» за 1883 г., месяц ноябрь, так описывает: «29 июля, рано утром, по городу разнеслась весть, что убили Домейку; трудно было понять, что это значит, а потому немедленно, – говорит очевидец в своих очерках, – я отправился во дворец (так называется дом, где проживают генерал-губернаторы). Выходя из квартиры, я заметил необыкновенное движение. Немецкая улица, постоянно полная грязных евреев, была занята полицией и войском; скакали верховые, – тут только я догадался, в чем дело и что покушение было на жизнь губернского предводителя дворянства Домейки. Скоро в нашу канцелярию стали прибывать разные лица с места действия, сообщая подробности. Оказалось, что дело было так: в 8 часов утра 29 июля неизвестный человек явился к Домейке под предлогом подачи прошения. Слуга просил его обождать, пока доложит. Домейко только что встал с постели и в халате вышел в приемную, куда велел впустить и пришедшего. Слуга тем временем остался в большой прихожей, над лестницею, где растворял окна. Услышав внезапный крик в соседней комнате, он бросился туда и в дверях столкнулся с убийцею, у которого в руках был окровавленный кинжал; слуга хотел было схватить его, но, получив несколько ран, упал замертво, а убийца скрылся. Между тем Домейко не только был жив, но даже гораздо слабее ранен, чем его слуга. Убийца хотел было пронзить его в самое сердце, но он всякий раз, когда убийца наносил ему удары, защищался локтем левой руки, согнув ее в виде щита. На руке Домейки оказалось семь больших ран, но толстый фланелевый рукав предохранил его; приход же слуги заставил убийцу броситься назад, причем, чтобы проложить себе путь к отступлению, и ранил слугу. Вместо прошения Домейке подано было два исписанных по-польски листа. Листы эти с запекшеюся кровию были отосланы в канцелярию генерал-губернатора и тут сделан перевод. На первом было написано постановление верховного совета народного трибунала, который всем лицам, подписавшим адрес к государю, грозит военным полевым судом, а Домейку, как одного из главных лиц, действующих в пользу подписки адреса, постановлено немедленно казнить смертию. К этому документу приложена была и синяя печать с изображением соединенных гербов Литвы и Польши и с подписью вокруг: «Печать народного жонда, отдел литовский». Другой лист заключал приказ исполнительного отдела Литвы за подписью начальника сего отдела, проживавшего в г. Вильне (подпись неразборчива), в коем предписывалось привести в исполнение приговор над гражданином Домейкой. Немедленно была подана медицинская помощь Домейке и его слуге, который в первое время мало подавал надежды на выздоровление. К дому Домейки приставлен был караул от Преображенского полка, а перед домом разостлали солому. По всей Немецкой улице, во всех квартирах и на задних дворах был сделан частный обыск. Город был весь оцеплен войсками; по всем направлениям были отправлены разъезды и сообщены приметы: среднего роста, рыжий, с короткими волосами и одет в серое пальто. В городе было общее смущение: все власти и служащие, все русские порядочные люди спешили заявить свое сочувствие Домейке и теснились до вечера в его прихожей, узнавая о его положении и записывая на листках свои имена. Вечером, после 9 часов, вовсе было воспрещено выходить из домов, на площадях поставлены караулы, а на ночь был назначен повсеместный обыск; он начался одновременно в разных частях города с наступлением 11 часов; по всем квартирам были размещены войска; на каждый дом полагалось несколько рядовых с унтер-офицером. В обыске принимали участие одни только гвардейцы и исполнили эту обязанность отлично, без шума. По несколько человек входило в квартиру, требовали огня, осматривали всех наличных жильцов, заглядывали под кровати, за печи, за шкафы, во все чуланы и чердаки. Так как нельзя было отметить квартиры, занимаемые русскими, то ко многим и из них заходили солдаты; офицеры за всем наблюдали, и где делалось известным, что живет русский, то воспрещено было тревожить. Обыска не избежали и мужские монастыри, но все было напрасно, взято было несколько лиц, схожих с приметами преступника, но при предъявлении их Домейке и слуге, они никого не признали.