Вести о Япан-острове в стародавней России и другое - читать онлайн книгу. Автор: Людмила Ермакова cтр.№ 27

3

Само же российское японоведение, несмотря на достаточно давнюю историю русско-японских контактов ^[147], к началу XX в. было еще далеко не столь продвинуто.

В сущности, лишь в начале XIX в. начали выходить более или менее подробные публикации, написанные по непосредственным впечатлениям побывавших в Японии россиян и воспоминаниям очевидцев (наиболее известные из этих публикаций — записки капитана В.М. Головнина и А. Рикорда, дневники И.А. Гончарова, путешествовавшего на фрегате «Паллада», и т. п.; затем, во второй половине столетия, важными источниками стали свидетельства участников первых православных миссий, а также географов-путешественников по Азии и Дальнему Востоку и других, наиболее значительные среди них — работы М.И. Венюкова, Л. Мечникова, Д.И. Шрейдера ^[148] и др.).

Переводы же — например, образчики японской традиционной поэзии, приводимые в трудах общего характера, — и в конце XIX в. по-прежнему выполнялись вслепую и наощупь, через западные языки. Сами эти переводные труды, по нынешним понятиям, были вполне вольными переложениями, скорее похожими на очерки «по мотивам», в которых обычно бывало скомбинировано несколько книг по избранной тематике, с толкованиями и комментариями переводчика, вставленными в текст наравне с собственно переводами. В таких книгах (а этот примечательно свободный переводческий жанр в XVIII–XIX вв. был характерен и для Запада, и для России) текст от повествователя-переводчика полностью срастался с его же переводами-компиляциями. Это был особый, увлекательный, «доместицированный» жанр переводной литературы, чем-то напоминавший романы путешествий, снабженные обширными выписками из разных авторов и цитатами из энциклопедий, — наподобие тех научных сведений, что прилежно вписывал в свои романы Жюль Верн.

Как мы говорили выше, первые профессиональные японоведы начала XX в., начиная с С. Елисеева, невысоко ценили такого рода работы, равно как и не слишком серьезно относились к первым попыткам российских поэтов и филологов-европеистов судить о японской словесности по переводам с западных языков. Последующие поколения востоковедов переняли у своих учителей это отношение к ранним исследованиям о Японии, отвергая их как вторичные компиляции и свидетельства с чужих слов.

Однако же стоит принять во внимание — и об этом мы уже имели случай сказать выше, — что переводы как таковые во многих (если не во всех) случаях занимают в культуре место не менее значимое, чем оригинальные произведения, и что граница между оригиналом и переводом отнюдь не так очевидна, какой она предстает в некоторые, достаточно краткие эпохи литературной конкретности и стабильности.

Существует и еще одно, не столь общее соображение в защиту компиляций и переводов — стоит лишь осознать, что компилятивность, в сущности, есть фундаментальная и необходимая черта любого исследования, присущая также и работам любых профессионалов. (Как не упомянуть здесь знаменитую и до сих пор, кстати, никем не превзойденную работу-компиляцию «Хризантема и меч» Рут Бенедикт, которая не знала японского языка, не бывала в Японии и работала над своей книгой исключительно по переводам и пересказам из вторых и третьих рук.)

Иными словами, те специфические компиляции XVIII–XIX вв. долгое время были в России единственными и незаменимыми источниками для формирования представлений о Японии, так что, думается, к ним стоило бы отнестись с большим вниманием и без обычной предвзятости — их более подробное изучение может пролить свет и на историю складывания образа Японии в российской культуре, и на происхождение некоторых стереотипов и легенд нынешнего времени, связанных с Японией. Разумеется, вопрос о переводах поэзии через языки-посредники надлежит, вероятно, рассматривать с иных позиций, но об этом мы собираемся говорить в другой главе книги.

Здесь же сначала рассмотрим вопрос об исследовательских трудах прошлого, которые появлялись со второй половины XIX в. и стали в России непосредственными предшественниками трудов С.Г. Елисеева и его современников, профессиональных японоведов.

Прежде всего назовем опять-таки перевод, в основу которого положен труд Ф. фон Зибольда (который, кстати говоря, стал первой публикацией о Японии в США в 1843 г.). С дополнениями и разного рода комментариями книга была переведена на русский и издана в трех фундаментальных томах в 1854 г., т. е. спустя всего 13 лет после американского издания (а первые краткие сведения о пребывании Зибольда в Японии были напечатаны в России еще раньше — в 1840 г. ^[149]).

Полное издание, отпечатанное в Петербурге в 1854 г., — самое обширное и содержательное в раннем периоде российского знакомства с Японией и представляет собой трехтомник под названием «Путешествие по Японии», иное название этой книги — «Описание Японской Империи в физическом, географическом и историческом отношениях, Ф. Зибольда, дополненное сведениями и известиями из Кемпфера, Фишера, Дёфа, Шарльвуа, графа Гогендорпа, Крузенштерна, Тунберга, Титсинга, Варениуса и др.» ^[150]

Очевидно, что переводчик книги, В.М. Строев, не ограничился только переводами с разных языков, он выступил в книге еще и как составитель, редактор, комментатор; кроме того, он добавил к иностранным авторам еще и кое-кого из отечественных путешественников и т. п. Его личность постоянно присутствует на страницах книги — то мы читаем явный перевод записок Зибольда, и рассказ ведется от первого лица, т. е. от лица Зибольда, а то Зибольд вдруг начинает именоваться «он», а переводчик при этом оказывается в роли всеведущего Автора, — что, впрочем, никак не отражается на общей связности изложения. Делу не мешает и то обстоятельство, что переводчик время от времени вставляет в текст фрагменты переводов из других иностранных авторов, в свою очередь тоже пересказывающих Зибольда или Кемпфера, и текст начинает пестрить оборотами вроде «покажем теперь, какое впечатление произвели на доктора Зибольда первые виденные им японцы» (т. 1, с. 127) или «как нас уверяет Кемпфер, а мы не имеем оснований не верить ему…» (т. 1, с. 230), — оборотами, которые уж совсем непонятно кому принадлежат. Читатель невольно вспоминает пушкинское «Альфонс садится на коня…» и не без удовольствия осознает, что, в сущности, держит в руках авантюрное повествование в духе «Рукописи, найденной в Сарагосе», притом и по объему последней не уступающее, — и окончательно запутывается, уже не пытаясь упомнить, от чьего имени ведется рассказ в данную минуту.