Чингисхан. Человек, завоевавший мир - читать онлайн книгу. Автор: Фрэнк Маклинн cтр.№ 142

В мае Чан Чунь снова отправился в путь, пошел на юго-запад, вдоль реки Керулен, мимо озера Буир и мест исторической победы над меркитами. 23 мая даос с научным интересом наблюдал солнечное затмение, а вскоре перед экспедицией на горизонте появились пики великих гор. Затем последовали горные восхождения, переходы через бурные потоки горных рек, вспученные внезапными ливнями. Длительную остановку Чан Чунь сделал в ордо (дворце) одной из жен Чингиса, где ему был оказан поистине царский прием ^[1747]. 29 июля путешественники возобновили поход, пережили несколько тяжелых дней на заснеженных горных вершинах, прежде чем оказаться неподалеку от знаменитого города ремесленников, выстроенного Чинкаем. Этот город под названием Баласагун (то есть «Черный город») располагался на полпути между базовым стойбищем Чингиса в Монголии и районом боевых действий в Туркестане (к северу от современного города Чжанцзякоу/Калгана). В преимущественно земледельческой колонии, помимо фермеров, жили ремесленники, в том числе и мастера-чужестранцы, попавшие в неволю. Китайские ремесленники, знавшие Чан Чуня, встречали его, окутывая гирляндами цветов ^[1748].

Здесь Чан Чунь выразил пожелание задержаться подольше, но Лю Вэнь объяснил, что от Чингисхана получены инструкции не допускать более никаких промедлений и проволочек. Чинкай, присутствовавший при этом разговоре, подтвердил, что такие инструкции действительно имеются, но великодушно предложил сопровождать Чан Чуня до завершения похода; бесстрастный мудрец лишь пожал плечами и сказал: что бы ни случилось, во всем карма. Чан Чунь все же оставил в городе главного ученика и восьмерых монахов, поручив построить обитель. Чинкай, способный администратор, оказался ценным участником экспедиции. Он настоял на существенном уменьшении общего веса багажа и снаряжения, предупредив, что впереди еще много гор и предательских болот ^[1749].

26 августа отряд снова двинулся в путь — Чан Чунь, десять монахов, Лю Вэнь, Чинкай и около сотни монгольских всадников. Как и предвидел Чинкай, маршрут был сложный и опасный, особенно тяжело было идти по теснинам Алтайских гор. Иногда отряд мог воспользоваться военной дорогой, проложенной Угэдэем, но чаще приходилось перетаскивать повозки по горным склонам, привязав веревки к телегам и закрепив колеса. Таким способом путешественники преодолели пять горных кряжей, прежде чем выйти на южную сторону реки Урунгу ^[1750]. Хотя горы и остались позади, Чинкай предостерег, что самое худшее они еще не прошли: огромные соляные равнины и пустыни, вначале с травой и водой, а потом — сплошь пересохшие низины, протяженность которых неизвестна. К этому времени установилась такая жара, что идти можно было только ночью, а днем надо было прятаться от пекла и пытаться отдохнуть. Они совершенно выбились из сил, поднимаясь на гребни высоких песчаных холмов, «надвигавшихся из бесконечности, подобно гигантским океанским волнам» ^[1751]. От волов в пустыне не было никакого проку, их пристегнули к возам, и вся надежда была только на лошадей. Но Чан Чуня удивляло лишь странное пугливое поведение монголов в ночное время: они постоянно оглядывались, словно высматривая в темноте демонов, и философ презрительно сообщал им, что демоны всегда бегут от честных людей.

Наконец 15 сентября экспедиция дошла до подножия Тянь-Шаня, где начали появляться поселения. После четырехдневного отдыха в Бешбалыке отряд миновал Чамбалык и направился за запад вдоль Тянь-Шаня, находясь в пути от зари до захода солнца и превозмогая ужасный холод, но двигаясь теперь в основном «под горку», к озеру Сайрам, в котором отражались заснеженные пики гор, а оттуда в Алмалык, где правил мусульманский градоначальник, в прошлом разбойник с большой дороги ^[1752]. Здесь вокруг путников уже были плодородные земли с садами и полями, усыпанными хлопком и арбузами.

18 октября путешественникам пришлось испытать настоящий шок, когда они переправлялись через стремительный поток бурной, глубокой и широкой реки Или, после чего двенадцать дней они шли в сильнейший снегопад по южной стороне озера Иссык, чтобы попасть в Баласагун, столицу уже не существующего ныне государства каракитаев. Конечно, они не могли не восхититься горной дорогой, построенной Джагатаем, и ее сорока восемью деревянными мостами, достаточно крепкими и широкими для того, чтобы по ним проехали рядом две тяжелогруженые подводы ^[1753].

Потом восемь дней экспедиция продвигалась на запад, следуя линиям горных хребтов, миновала краснокаменный Тараз и затем Сайрам (в ливень), прибыв в Ташкент 22 ноября. Оттуда отряд пошел в Бенакет, переправился через Сырдарью по наплавному мосту и через последний горный кряж, попав в Зеравшанскую долину, и 3 декабря путешественники появились в Самарканде, где их встретили восторженные толпы людей. Узнав, что дороги в Гиндукуш перекрыты заставами с заграждениями, поставленными бандитами и партизанами, Лю Вэнь сообщил обрадованному Чан Чуню, что встреча с Чингисханом переносится на весну ^[1754].

После опустошительного набега Чингисхана, произошедшего двумя годами ранее, Самарканд лишился былой роскоши и превратился в захолустье, в котором едва насчитывалось 25 000 жителей. Чан Чуня разместили во дворце шаха, несмотря на предостережения местного правителя, говорившего, что там небезопасно из-за возможных разбойных нападений. Ответ Чан Чуня на угрозы был по обыкновению философский: «Ни один человек не может воспротивиться своей судьбе. Более того, добро и зло сосуществуют, не причиняя вреда друг другу» ^[1755]. Не обращая внимания на явную неблагодарность, наместник Елюй Ахай (старший брат Елюя Тухуа, выдающегося полководца, служившего под началом Мухали в Китае), взял язвительного мудреца под свою опеку. Елюю Ахаю уже было около 70 лет, у него накопился немалый опыт «примадонны», и он мог позволить себе игнорировать несносное поведение гостя ^[1756]. Мало того, наместник послал Чан Чуню десять кусков парчи, которые мудрец тут же вернул обратно, сославшись на то, что не привык к роскоши. Тогда Елюй послал ему сто фунтов винограда. Невозмутимый Чан Чунь ответил, что не любит виноград, но оставляет его у себя для гостей. Тем не менее, философ согласился получать ежемесячное довольствие в виде риса, маиса, соли и растительного масла. Наместник, кидань, родившийся в богатой и знатной китайской семье, возможно, понимал всю глубину тайной неудовлетворенности и ранимости пришельца, но и знал, насколько важно для собственного благополучия потворствовать причудам этого странного объекта ханского обожания. Он был несторианским христианином и не имел ни малейших иллюзий в отношении целительных рецептов Чан Чуня.