Кладу в банку червей и немного грязи для них. Возвращаясь в хижину, я закрываю банку рукой; черви тычутся в ладонь, пытаясь выбраться. Отрываю кусок бумаги от пакета с продуктами, прикрываю банку и закрепляю импровизированную крышку резинкой. Моя мама запасалась всем подряд: резинками, нитками, булавками, банками – для нее Великая депрессия так и не кончилась.
Дэвид скручивает взятую напрокат удочку; она из стекловолокна – я таким не доверяю. Я снимаю со стены удочку со стальной блесной.
– Давай, бери, – говорю я Дэвиду, – для рыбалки в штиль самое то.
– Покажи, как лампу зажигать, – просит Анна, – я останусь, буду читать.
Мне не хочется оставлять ее одну. Я опасаюсь, что отец прячется где-то на острове и может вернуться в дом, привлеченный светом, и прильнуть к окну, как огромная ночная бабочка; или если он сохранил рассудок, то может просто выгнать ее из дома. Пока мы держимся вчетвером, он к нам не подойдет – он всегда сторонился людей.
– Тоже мне, спорт, – шутит Дэвид.
Я говорю Анне, что она будет нужна мне в лодке для веса, но это неправда, поскольку у нас и так перевес, однако она не подвергает сомнению мои слова, ведь я знаток.
Пока они садятся в лодку, я снова иду в огород и ловлю маленькую леопардовую лягушку на крайний случай. Сажаю ее в банку и прокалываю в крышке несколько дырок для воздуха.
Коробка для снастей пахнет несвежей рыбой от давнего улова; я также беру жестянку с червями и банку с лягушкой, нож и охапку листьев папоротника под рыбу. Джо сидит на носу, Анна сразу за ним, на спасательном жилете, и смотрит в мою сторону, Дэвид на другом спасательном жилете, спиной ко мне, его ноги сплетаются с ногами Анны. Перед тем как отчалить, я прицепляю серебристо-золотистую вертушку со стеклянными рубиновыми глазками на леску Дэвида и насаживаю червя, соблазнительно извивающегося всем телом. Оба кончика шевелятся.
Анна издает возглас отвращения, глядя, как я этим занимаюсь.
Брат говорил мне, что червям не больно, они ничего не чувствуют. Я спрашивала, почему же тогда они извиваются. А он отвечал, что от нервного напряжения.
– Что бы ни случилось, – говорю я им, – держитесь посередине.
Мы тяжело выплываем из бухты. Я набрала слишком много: я так давно не была в лодке, что у меня сводит мышцы, а Джо гребет так, словно помешивает озеро половником, и мы зарываемся носом. Но никто из них ничего не замечает. Я думаю, как хорошо, что мы рыбачим не ради пропитания. Прокусить себе руку и сосать кровь, как делают на спасательных лодках; или индейский способ: если нет наживки, попытайся оторвать кусок своей плоти – вот что такое настоящий голод.
Береговая линия острова остается позади – здесь отец нас не достанет. По небу над деревьями разбрелись слоистые барашки облаков, словно мазки акварели на влажном листе; на озере ветра нет, воздух мягкий, как перед дождем. Рыбам такое нравится, как и комарам, но я не могу применять никакой спрей, поскольку он заденет наживку, и рыба это учует.
Я рулю вдоль берега. Из бухты взлетает синяя цапля, ловившая там рыбу, и поднимается в небо – шея и клюв тянутся вперед, а длинные ноги вытянуты назад, – точно крылатая змея. Цапля замечает нас и, отрывисто каркнув – наверное так кричал птеродактиль, – поднимается выше, направляясь на юго-восток, где обитала и, наверно, до сих пор обитает их стая. Но теперь мне нужно внимательнее следить за Дэвидом. Медная леска провисает, опускаясь в воду, чуть вибрируя.
– Есть что-нибудь? – спрашиваю я.
– Так, вибрирует слегка.
– Это блесна качается, – говорю я. – Держи кончик в воде; если почувствуешь клев, обожди секунду и резко тяни, хорошо?
– Ясно, – говорит он.
Мои руки устали. Я слышу, как у меня за спиной лягушка в банке тычется носом в бумажную крышку.
Когда мы приближаемся к отвесному утесу, говорю Дэвиду смотать удочку – мы будем рыбачить на месте, и он сможет испытать свой агрегат.
– Ложись, Анна, – произносит он, – и я испытаю свой агрегат.
– Господи боже, – говорит Анна, – тебе ко всему надо это присовокупить, да?
Он хихикает, глядя на нее, и сматывает удочку – леска натягивается, с нее стекает вода; блесна, сверкнув бледным боком, выскакивает из озера. Когда она скользит к нам над водой, я вижу, что червя нет. На крючке только ошметки кожи; раньше я удивлялась, как приманки с грубыми глазками африканских идолов могут обмануть рыбу, но, возможно, рыба теперь поумнела.
Мы напротив утеса, серая глыба вздымается как монумент, чуть нависая над нами, с уступом посередине, похожим на карниз, в расселинах растет бурый лишай. Я надеваю свинцовое грузило и другую блесну с новым червем на леску Дэвида и покручиваю ее; червь, розовый, розово-бурый, насаживается и исчезает в тени утеса. Его замечают темные рыбьи торпеды, принюхиваются к нему, трогают носами. Я верю в них, как другие верят в Бога: я их не вижу, но знаю, что они там.
– Не шуми, – говорю я Анне, начавшей ерзать. – Они могут услышать.
Темнеет, кругом тишина; из леса доносится клекот дроздов, они поют на закате. Рука Дэвида ходит вверх-вниз.
Никакого результата, и я велю ему сматывать; червя опять нет. Достаю мелкую лягушку, крайнее средство, и как следует цепляю на крючок, невзирая на кваканье. Я никогда еще не делала этого сама.
– Бог мой, ну и хладнокровная же ты, – говорит Анна.
Лягушка уходит под воду, гребя лапками, сейчас она напоминает плывущего человека.
Все ждут с нетерпением, даже Анна: они догадываются, что это мой последний фокус. Я пристально смотрю на воду – для меня это всегда была своего рода медитация. Мой брат брал умением – он мог предугадывать поведение рыб, а я рыбачила, прислушиваясь и молясь.
Отче наш, Иже еси на небесех,
Дай, пожалуйста, рыбе пойматься.
Позже, когда я поняла, что это не действует, стала просто повторять: «Ловись, пожалуйста», словно заклиная или гипнотизируя рыбу. У брата улов был больше, но я могла притворяться, что мои рыбы шли ко мне по доброй воле, выбирая смерть и заранее меня прощая.
Я начинаю думать, что лягушка нам не поможет. Но магия работает – удочка клонится к воде, словно волшебная лоза, и Анна вскрикивает от неожиданности.
– Держи леску крепко, – говорю я.
Однако Дэвид меня не слышит и неистово сматывает удочку, хохоча от возбуждения, и из воды выскакивает рыба, зависая в воздухе, как на фотографии над барной стойкой, только живая. Она качается и дергается, леска провисает, рыба бьет хвостом, изворачиваясь; Дэвид со всей дури тянет удочку на себя, и рыба, чуть не сорвавшись, летит по дуге и шлепается в лодку, прямо на Анну, которая вопит, съежившись:
– Уберите ее с меня! Уберите с меня!