Пробуждение - читать онлайн книгу. Автор: Маргарет Этвуд cтр.№ 14

Я делаю набросок принцессы привычного вида, с тоненькой модельной талией и инфантильным личиком, наподобие тех, что я рисовала для «Любимых волшебных сказок». Помню, они меня раздражали, поскольку в них ничего не говорилось о самых важных вещах, например, о том, чем они питались, имелась ли ванная комната у них в башнях и темницах, словно эти принцессы состояли из чистого воздуха. Питер Пэн поражал меня не тем, что умел летать, а отсутствием нужника рядом с его подземным жилищем.

Моя принцесса закинула головку – она смотрит вверх на птицу, поднимающуюся из огненного гнезда, раскрыв крылья как на геральдическом щите или эмблеме службы страхования от огня: «Сказка о Золотом Фениксе». Птица должна быть желтой, и огонь тоже может быть только желтым – издатель экономит на красках, так что мне нельзя использовать красный; по той же причине я не могу использовать оранжевый и лиловый. Я бы предпочла красный вместо желтого, но мистер Персивал захотел «спокойный тон».

Я смотрю на принцессу и думаю, что она выглядит, скорее, ошарашенной, нежели изумленной. Отбрасываю этот рисунок и начинаю новый, но на этот раз она выходит косоглазой, и одна грудь у нее больше другой. У меня сводит пальцы – может, начинается артрит?

Я снова пробегаю глазами сказку в поисках другой выразительной сцены, но не вижу ничего подходящего. С трудом верится, что хоть кто-то в этих краях, включая бабушек, когда-либо читал подобные сказки: здесь не место принцессам, «Фонтану молодости» и «Замку семи чудес». Если здесь и рассказывали какие-то сказки, сидя вечером у кухонного очага, то, скорее всего, о заколдованных собаках и зловредных деревьях, о магических силах политиков, сжигавших соломенные куклы конкурентов во время избирательных кампаний.

Но на самом деле я не знаю, о чем думали или разговаривали деревенские, настолько я была отрезана от них. Бывало, старшие крестились, завидев нас, возможно, потому, что моя мама носила свободные брюки, но что в этом было плохого, нам никто не объяснял. И хотя мы с братом играли во время визитов родителей к Полю и мадам с их смурными, несколько враждебными детьми, эти игры были короткими и без слов. Для нас оставалось загадкой, что происходило в маленькой церкви на холме, куда эти люди ходили по воскресеньям: родители не разрешали нам подкрадываться и подглядывать в окна, и это только разжигало наше любопытство. Когда брат начал ходить в школу зимой, он сказал мне, что это называется мессой и на ней едят; я представила нечто вроде вечеринки с мороженым на день рождения, поскольку ничего другого в то время не связывала с людьми, поедающими что-то вместе, но, по словам брата, все, что ели в церкви, это пресные крекеры.

Когда я сама пошла учиться, то умоляла позволить мне ходить в воскресную школу вместе со всеми; мне хотелось выяснить, что там происходит, а кроме того, хотелось меньше выделяться. Но отец не разрешил – он воспринял это так, словно я попросилась в бильярдную: он сторонился христианства и хотел защитить нас с братом от его тлетворного влияния. Однако через пару лет он решил, что я достаточно большая и у меня хватит здравого смысла разобраться самой.

Я знала, во что одеваться – грубые белые чулки и шляпа с перчатками, – и пошла с одной девочкой из школы, чья семья, насупив брови, взяла на себя миссию ввести меня в лоно церкви. Это была Объединенная церковь Канады, стоявшая на длинной серой улице, застроенной панельными домами. Шпиль увенчивал не крест, а что-то вроде вращающейся луковицы – душник, как мне сказали, – и в самой церкви пахло пудрой для лица и влажными шерстяными брюками. В подвале размещалась воскресная школа; там были черные доски, как в обычной школе, и на одной из них красовалась надпись оранжевым мелом: «КИКАПУ. СОК РАДОСТИ», а ниже были загадочные буквы зеленым мелом: «КДНП». Я невольно подумала про киднеппинг, но потом мне объяснили, что это значит: «Канадские девочки на практике». Учительница была с бордовыми ногтями и в большой голубой шляпе, приколотой к волосам двумя спицами; она немало рассказала нам о своих поклонниках и их машинах. А под конец раздала картинки с Иисусом, похожим на обычного человека: без тернового венца и выпирающих ребер, обернутого простыней, с уставшим видом, явно неспособного творить чудеса.

Каждый раз после церкви семья, с которой я туда ходила, ехала на холм над железнодорожной станцией смотреть на поезда, идущие то в одну сторону, то в другую; это было их воскресным развлечением. Затем они брали меня на ланч, состоявший всегда из свинины с бобами и консервированных ананасов на десерт. Вначале отец произносил благодарственную молитву: «За то, что мы собираемся принять, пусть Господь ниспошлет нам подлинную благодарность, Аминь», – пока четверо детей щипались и пихались под столом; а под конец он прибавлял:

Мать, с копной седеющих волос и волосками вокруг рта, похожими на иголки, хмурилась и спрашивала меня, что я усвоила об Иисусе в то утро, а отец, которого никто не замечал, вяло ухмылялся; он был банковским служащим, его единственным развлечением были воскресные поезда, а единственным нарушением этикета – неприличные стишки. Какое-то время я верила, что консервированные ананасы могут улучшить музыкальные способности и голос, пока брат не развеял это заблуждение.

– Может, я стану католичкой, – призналась я ему; говорить родителям я боялась.

– Католики сумасшедшие, – сказал он.

Католики ходили в школу дальше по улице от нашей, и наши мальчишки кидали в них зимой снежки, а весной и осенью – камни.

– Они верят в ПДМ ^[21].

Я не имела понятия, что это значит, и брат тоже, но он сказал:

– Они верят, что если ты не ходишь на мессу, то превратишься в волка.

– А ты превратишься? – спросила я.

– Мы же не ходим, – сказал он, – и пока не превратились.

Может, поэтому никто слишком не напрягался с поисками моего отца – все боялись, что он мог превратиться в волка; он должен быть идеальным кандидатом, поскольку никогда не ходил на мессу. Les maudits anglais, проклятые англичане, как здесь говорят; многие уверены, что мы в буквальном смысле прокляты. В «Квебекских народных сказках» должна быть история о loup‐garou ^[22], и, возможно, она там была, но ее удалил мистер Персивал, не стерпев таких страстей. Однако в некоторых сказках бывает наоборот: животные оказываются людьми и снимают свою шкуру так легко, словно раздеваются.

Мне на ум приходит волосатая спина Джо – это атавизм, как аппендикс или мизинцы на ногах, – скоро эволюция сделает нас совсем безволосыми. Но мне нравится эта волосатость, как и его крупные зубы, крепкие плечи, неожиданно изящные бедра и руки, которые я все еще ощущаю у себя на коже, загрубелые и жесткие от глины. Все, что я ценю в нем, как будто относится к физиологии, остальное же мне неизвестно, неблизко или просто смешно. Меня мало волнует его темперамент, переходы от мрачного к хмурому или цветочные горшки, которые он умело лепит, а потом уродует, прорезая в них дыры, сдавливая и расковыривая. Это неправильно, он никогда не пользуется ножом, только пальцами, и большую часть времени он гнет их, сгибает пополам; и все же они кажутся какими-то уродскими мутантами. И ни у кого они не вызывают восхищения: экзальтированные домохозяйки, которых он учит на курсах гончарного мастерства и керамики дважды в неделю, хотят делать пепельницы и тарелки с веселыми ромашками, а его изделия никто не покупает в тех немногих магазинчиках, которые вообще принимают их на продажу. Так что все эти горшки скапливаются в нашем и без того тесном подвальном помещении, словно обрывочные воспоминания о жертвах убийств. Я даже не могу поставить в них цветы, потому что вода из них вытекает. Их единственное назначение – поддерживать невысказанную претензию Джо на звание серьезного художника: всякий раз, как я продаю дизайн плаката или получаю новый заказ, он лепит очередной горшок.