– Где папа?!. – воскликнул Саша строго, борясь со слезами.
Милиционер посмотрел на него странным просящим взглядом, словно умоляя его помиловать.
– Почему вы пришли, а не он?! – забыв о том, что плакать мужчинам нельзя, Саша вытер влагу с лица рукавом.
– Там, когда «Икарус» «лёг», за ним ещё несколько машин – всмятку, – ответил усатый, глядя куда-то сквозь Сашу, – с ними и красные «Жигули» «копейка». Отец твой с работы возвращался, – заключил милиционер почти грубо, словно от тяжёлого мешка, избавляясь от неприятной обязанности.
– У папы нет машины… – вновь замотал головой Саша. – Он только собирался её купить в следующем году… Это всё неправда! Вы сумасшедший! – Он вложил столько бессознательного усилия в этот крик, что горло отозвалось саднящей болью. – Сумасшедший!..
Стены закрутились. С потолка прямо Саше в глаза упала огромная капля темноты. Последнее, что он успел увидеть, был милиционер, безнадёжно качавший головой.
Потом были какие-то люди. Какие-то женщины, говорившие, что ему нужно будет пожить в другом месте. Место напомнило Саше западню или тюрьму, какой он себе её представлял. Там были решётки на окнах на первом этаже. Узкие, режущие электрическим светом глаза, коридоры, окрашенные в тяжёлый грязно-зелёный цвет, и куча других детей – с недоверчивыми, быстрыми и злыми глазами. Эти дети зажали его в углу, на несколько секунд заслонив его собой от взгляда женщин, и с бесцеремонной ловкостью вытянули всё содержимое из его карманов, присвоив заодно также его пояс и даже вязаный жилет. Саша не сопротивлялся. Он всё ещё не воспринимал происходящее как нечто реальное. Это был какой-то чужой спектакль, в котором ему дали совершенно неподходящую для него роль и потом заставили смотреть на разыгрывающееся действие со стороны. Он не участвовал в нём. Только наблюдал.
Он всё же попробовал спросить у этих чужих, грубо отштампованных женщин, когда ему можно будет отправиться домой, к родителям. Ответом было только унылое фальшивое участие на лицах – настолько механическое, будто оно включалось переводом переключателя в соответствующее положение. Саша отошёл от них, недоумевая, когда всё это кончится, и тут в настенном, покрытом сыпью из чёрных точек и пятен, зеркале он увидел себя. Вернее, он увидел там мальчишку, который в точности повторял его движения. У мальчишки были знакомые глаза, похожие на его собственные черты, такое же испуганное выражение лица, но это был кто-то другой. Саша закрыл глаза руками и закричал.
Затем были лихорадочная нескончаемая тревога, непонимание, отчаяние, повторные просьбы отвести его к родителям, направление к психиатру – шаблонной советской бездарности. Заумный диагноз, таблетки насильно, попытка сбежать, изолятор, нервная детонация – яростная всепоглощающая непрекращающаяся истерика, больница, ремни и уколы. В какой-то момент он перестал думать, чувствовать, вообще жить. Он только существовал как предмет наравне с грязно-белым безэмоциональным потолком и железной уткой на полу.
Однажды он открыл глаза, и его стёртое приглушённое сознание вдруг восприняло чьё-то лицо. В отличие от бесформенных бесчувственных физиономий персонала, оно воспринималось именно как лицо. Лицо было незнакомым, но его дружелюбное выражение заставило то, что было когда-то Сашей, обратить на себя внимание, присмотреться. Сознание сделало невероятное усилие и нащупало какую-то неясную связь, какую-то скрытую ассоциацию – словно форму предмета, обёрнутого в толстое покрывало.
– Привет, Саша… – тихо позвал голос, принадлежавший незнакомому лицу.
Голос и произнесённое имя заставили приложить ещё больше усилий. «Саша» – это он?
– Он никого не узнаёт, – раздался ленивый голос врача откуда-то «из-за кадра», – но сейчас уже хотя бы в истерике не бьётся каждый день. Выдаёт пару слов иногда, хоть и без смысла, – в голосе появилось самодовольство. – Выйти отсюда он вряд ли выйдет, но к «тихим» перевести его через годик можно будет.
– Пойдём, Костя, – сказал чей-то озабоченный женский голос. – Видишь, Саше ещё совсем плохо. Ему нужно отдохнуть.
«Костя» – голова взорвалась, Саша вдруг начал вспоминать себя и прошлое. Скомканные жёванные обрывки событий выскакивали из пустоты, проносились перед внутренним взором и рассыпались тут же, разбитые вдребезги следующими. Это было мучительно, он застонал.
В глазах плохо знакомого Кости собралась влага.
– Пока, Саша… – попытался сказать он, но волнение пережало ему горло, и Саша скорее прочитал фразу по губам, чем услышал.
Саша вдруг почувствовал поднимающийся внутри себя прилив отчуждённости, предшествовавший обычно его опыту «новоосознания». Отвыкший язык не хотел поворачиваться, будто весил тонну. Горло, привыкшее к крику, сжалось в предельном усилии.
– Скоро выйду, – выдавил он из себя чужим режущим хрипом и, поискав слова, добавил: – Знаю.
Костя улыбнулся сквозь слёзы и закивал, уводимый матерью.
Врач хмыкнул. Саша закрыл глаза.
Чувство непринадлежности поднималось и опускалось в нём часто в течение недели после прихода гостя, но не доходило едва-едва до какой-то критической отметки. Саша сам точно не знал почему, но с мучительным напряжением пытался вызвать в себе это ощущение, проникнуться, пропитаться им до предела. Ему удалось однажды утром, когда он думал о своём обещании, данном им Косте. В мгновение всё вокруг стало чужим, невоспринятым. Саша вздохнул нервно, прерывчато и попытался заново осознать мир, опасливо вращая глазами. В эту секунду замок щёлкнул, дверь распахнулась, вошли несколько человек с бумагами в руках. Голоса их звучали возбуждённо. Один из голосов звучал испуганно, оправдывался. Сашу отстегнули, помогли подняться. Голова кружилась, он едва мог стоять, но счастливая улыбка, безумнее, чем самые буйные истерики, не сходила с его лица. Всё закончено. Он был прав! Он знал, что так будет. Именно это Саша сказал Костику, когда тот приехал навестить его в санаторий, куда Сашу перевела врачебная комиссия.
– Откуда ты это мог знать? – спросил смутно знакомый Костик с такой знакомой недоверчивостью на физиономии.
– Неважно, – ответил Саша, глядя на него взрослым немигающим взглядом. – Главное, что это работает. Я же тебе говорил, что я – экстрасенс, – он улыбнулся грустно и непонятно.
– Почему ты тогда не знал, что случится с твоими родителями? – ляпнул Костик и тут же зажал рот руками. – Ой… извини…
Саша слегка мотнул головой в знак того, что оговорка приятеля не причинила ему боли:
– Я, наверное, знал или мог бы знать, – и в глазах у него что-то дрогнуло, – но только не прислушался… – закончил он совсем тихо и задумался.
Вопрос этот терзал его самого, как заноза в сердце. Не раз и не два, а сотни Саша представлял себе, как он предвидит то, что должно было произойти в тот день на трассе, бежит туда или едет, успевает вовремя и чудом находит способ предотвратить автокатастрофу. Или же мечтал о том, как в сад санатория, в котором он проводил большую часть дня, заходят его мама и папа – живые и весёлые, и как он бежит к ним навстречу… В эти минуты он начинал чувствовать знакомое отчуждение и порой доводил себя до дрожи в бессознательном усилии. Но переживание никогда не набирало силы, а спадало само, будто натолкнувшись на невидимую стену. И он понимал тогда, что это всего лишь мечта, фантазия.