– Значит, погибла далёкая правнучка моя, – нарушил Ярила молчание наконец, и неожиданно ясная улыбка озарила его хмурые черты. – Славная смерть! – И, видя удивление Березина, пояснил: – Самое важное сделала родная. И колесо судьбы своей изжила полностью.
Помолчав, Березин позволил себе удовлетворить любопытство:
– Скажи, Ярила, ты видел, как я из галки превратился? Как это возможно?
– Чего тут невозможного, родич? В птичьем обличье путешествовать легче. И ты его принял естественным ходом, когда в плавание по реке лет пустился. Но ты мыслей-то не распускай, – Ярила покачал головой, – собери их и волей направь.
– На что, Ярила?
– Вот это-то и пойми сперва. Что тебе Искра говорила?
Березин задумался. Но уведённый сторонним размышлением, снова задал вопрос:
– Почему меня в первый раз в упор не замечали, кроме Искры и Урака, а теперь и варяги увидели, и остальной люд?
– Правильно спрашиваешь, Всеслав Ингваревич, – кивнул Ярила, – хоть и сам догадаться можешь. Потому что чем выше по реке лет плывёшь, тем чуткости в человеке больше найдёшь. А у тех, кто ведает, её всегда больше, нежели у простого человека. – Старик помолчал и добавил непонятно: – Поверх того, ты во второй раз сильнее себя чувствуешь, потому явнее и виднее для глаза.
За разговором Березин не заметил, как они прошли через широкие ворота, славянская стража которых почтительно кивнула Яриле…
Широкая вечевая палата была больше и богаче убрана, чем виденная профессором во дворе князя Ивана. Свет снопами лился через украшенные цветной мозаикой окна. Княжеское место выглядело несколько менее впечатляюще, чем престол князя Ивана, – толстые витые ножки, похоже, из серебряного сплава, пурпурная ткань сиденья – и ни намёка на спинку. В целом оно напомнило профессору невысокий табурет с мягкой обивкой.
Князь – человек уверенного вида, с высоким челом, широкой грудью и длинными руками – погладил длинные вислые усы светло-русого цвета, оглядел палату и заговорил бархатным низким голосом:
– Я вас созвал, бояре, ибо время пришло нам утвердиться в нашей власти и вере християнской. Божьей волей я князь, и Божьей волей земля наша Христа приняла. До сих пор терпели мы милостиво тех, кто противится руке Всевышнего, в надежде, что поганые и нечестивые сами образумятся. Отныне же терпеть боле нет мочи, ибо некрещёные не добра желают, но злые дела помышляют и устрояют.
На Ярилу и Березина, сидевших у стены по правую руку князя, бояре и до того посматривали искоса, но теперь под недвусмысленными взглядами присутствующих профессор чувствовал себя совсем неуютно. Олаф Игоревич, стоявший справа и чуть позади от княжеского места, нещадно жёг его глазами, с намёком держа руку на рукояти меча. Ярилу же, казалось, эти взгляды вовсе не трогали.
Князь обошёл глазами всю палату, ни на ком не задерживаясь, словно желая убедиться, что его слова услышаны и поняты.
– Посему, – продолжил он, – намерение моё будет собирать всю дружину городскую и с моею дружиною разом идти на поганых, кои в своей нечисти в городах русских засели и осмеливаются бросать вызов воле Бога и князя, и епископов, мною посланных, изгнали. Что приговорите, бояре? – и он вновь обвёл вече глазами.
Ярила, видимо, дожидался этого и поднялся с места, опираясь одной рукой на посох:
– Позволь мне слово молвить, князь.
Князь поглядел на вставшего сверху вниз сильным взглядом человека, привыкшего повелевать:
– Смел ты, волхв, раз на вече явился, зная, что места нехристям на нём больше нет. Да ещё наваждением обманув дружинника моего. Как будешь ответ держать?
Во взгляде князя не было ни злобы, ни презрения. Лицо его было светло, а голос бархатным, и Березин подумал, что это, несомненно, наиболее харизматичный руководитель из всех когда-либо им виденных.
Ярила, похоже, был менее впечатлен. Не отводя взгляда, он начал свою речь спокойным сильным тоном:
– Знаю, князь, что ты веришь, будто верное дело делаешь. Но даже верное дело, дурными способами сделанное, в недоброе обращается. Одумайся, князь, прошу тебя. Не устрояй вражды и истребления между братьями, ибо все мы братья – сыны славы. Даже си, кои от силы предков и веры в мудрость отошли и грецкому богу сумрачному в рабы себя óтдали…
Березину показалось, что при этих словах во взгляде князя мелькнуло сожаление.
– Как смеешь ты, пёс поганый, волхв, Бога единого, святого хулить! – раскатистым рыком оборвал князь речь Ярилы, но профессору показалось, что властитель гневается уж слишком театрально и что делает он это больше для публики. – Уносите ноги вон обое, пока терпение моё не иссякло! – добавил князь и махнул рукою в сторону отделанных золотом и камнями широких входных дверей.
Ярила не двинулся с места.
– Я уйду, князь, – проговорил он, и в его тоне, словно в зеркале, отразилось то сожаление, которое Березин отметил чуть ранее в глазах князя, – но не тебе судить, кто правый, а кто виновный. Ибо и ты, князь, и любой человек ответ перед собой держите, не перед грецким богом. Вспомни, князь, давно ли для твоей услады семь сот жён и девиц жили у тебя по разным дворам княжеским и не всегда по воле своей? И тогда волхвы тебе указывали, что ты своё колесо судьбы тяжёлым грузом нагружаешь. И колесо это по тебе прокатится. Но не отвернулись мы от тебя тогда. Ибо ты был силён ведением, и был справедлив в суде, и землю и людей защищал. Но со временем увлёкся ты обычаями грецкими, силе внешней царя их позавидовал. Войну вести стал не защиты или славы ради, а ради товаров богатых грецких. Ошибки свои ты знал, князь, ибо ведаешь, но грецкие хитрецы, боясь меча твоего, желая тебя сделать слугою царя своего, измыслили тебя на путь ложный увести. Внушили тебе простой способ от вины избавиться – их богу поклониться, и, дескать, всё, что до того было, тебе простится. А ты обмануться был рад, князь. – Березин вздрогнул от нарастающей силы голоса Ярилы. Профессор ожидал гневного окрика князя или звука мечей, доставаемых из ножен, но все присутствующие словно застыли, слушая волхва. Березин бросил взгляд на Ярилу и понял почему. Положение тела и голос старика излучали колдовскую силу, влажные глаза его светились уверенностью и глубинной человеческой энергией. Березин моргнул, чтобы избавиться от наваждения и отвести взгляд.
– …Вместо очищения себя – тяжёлого, благородного труда, достойного правителя – ты принял ложь, – продолжал Ярила, никем не прерываемый. – Отказался от семи истинных богов в себе, через коих сила твоя притекает, и принял одного измышленного бога вовне и думал, что на него переложил всю тягость ошибок своих. И, чтобы удобнее обмануться было, себе на ухо нашептал, что бог грецкий – источник силы их. Но от тягости не избавился ты, князь, – Ярила умолк на мгновение и продолжил уже тише, – и нас, ведающих, опасаться стал из-за стыда и вины. И раздачей дармового хлеба и овощей на улицах дела не исправишь. Не веришь ты в правоту свою, князь, а чтобы себя убедить, над людьми насильничать решил, всех на свой путь ложный поставить. Но принуждением других ко лжи от своей лжи не очистишься. И потому, Владимир Святославич, по древнему праву волхвов на вече, яко волхвы тебя в княжение утверждали, я тебя лишаю силы и звания князя. И ведение твоё – уже слабее, нежели прежде, теперь скорее и скорее убывать будет.