Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939 - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Медведев cтр.№ 173

Но не все сверхлюди представляют опасность. Акцентируя внимание на благородных чертах личности Лоуренса Аравийского, Черчилль заканчивает описание его непохожести и уникальности следующими словами: «Он и в самом деле был жителем горных вершин, где воздух холоден, чист и разряжен и откуда в ясные дни открывается вид на все царства мира и их славу». Прекрасный знаток Священного Писания, он обыгрывает в этом фрагменте Евангелие от Матфея: «Опять берет Его диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их...» , чем лишний раз подчеркивает светлую первооснову личности своего друга ^[1731].

Чем еще выделяется Лоуренс на фоне других современников? Если продолжать сравнение с Шоу, то их отличают не только источник влияния. Они по-разному ведут себя в моменты кризисов. В то время как Шоу-шут (в хорошем, типологическом смысле) оказывается лишним в решающие минуты мирового напряжения, Лоуренс, наоборот, находит эту атмосферу едва ли не единственно пригодной для своего существования. Ритм его жизни настолько быстр и напряжен, что он не может находиться в «гармонии с нормой». Его нормой является время, когда «Земля дрожит от гнева воюющих народов», когда «плавятся металлы», когда «все находится в состоянии движения», когда «нет ничего невозможного» ^[1732].

Но как долго сможет прожить человек на таком надрыве? Да и состояние кризиса не является перманентным. Когда смолк набат войны, Лоуренс вернулся к обычной жизни, вернее, обычной для большинства уставших от сражений солдат. Но для него такая жизнь была непривычной. Когда дышишь озоном, одного кислорода становится недостаточно. Лоуренс увлекся авиацией с ее новизной, скоростью и риском, и она помогла ему расправить крылья. Правда, расправить ненадолго. Дух Лоуренса был сверхчеловеческим, но жил он в обычном человеческом теле, которое не выдержало ни бешеного ритма, ни высоких скоростей.

Автономность как источник власти Черчилль наблюдал также на других примерах. Правда, речь шла о менее радикальной форме независимости, чем у Лоуренса, — о материальной самодостаточности. Взять Джозефа Чемберлена — сначала он обеспечил себе безбедное существование и только затем посвятил себя политике. «Деньги его больше не интересовали, — констатирует Черчилль. — Теперь он мог начинать вторую карьеру — политическую. Он своими руками заработал себе свободу». В отличие от политиков следующих поколений он был свободен от сделок с совестью и искушений, а также «укрыт броней независимости», позволявшей ему «вступать в схватку с самыми сильными соперниками в стране» ^[1733].

В то время (вторая половина XIX века), когда Чемберлен начал свой путь государственного деятеля, министры и депутаты обладали финансовой независимостью, позволявшей им в процессе принятия решений руководствоваться интересами страны, а не заботой о личном достатке. Жалованье членов правительства было мало, если сравнивать с доходами, получаемыми от ренты или других форм капитала; депутаты палаты общин вообще занимались законотворчеством на безвозмездной основе.

Чемберлен был не единственным представителем политического истеблишмента, у кого был решен материальный вопрос. Артуру Джеймсу Бальфуру, племяннику премьер-министра маркиза Солсбери, потомку известного рода, в отличие от Чемберлена, не надо было тратить первую половину жизни на обретение финансовой независимости, чтобы провести вторую половину, как ему хотелось. Влияние и состояние были даны Бальфуру по праву рождения. Но так же, как и в случае с Чемберленом, «свобода от тривиальной нужды» пошла и ему, и его стране только на пользу. «Ему никогда не приходилось идти на компромиссы, нередкие сегодня, между бесстрастным отношением к делу и хлебом насущным», — констатирует Черчилль, хваля прошлые обычаи и одновременно обнажая опасности новых реалий ^[1734].

Принимая во внимание названую особенность викторианской политики, Черчиллю было интересно рассмотреть, как Чемберлен-старший поведет себя дальше и благодаря чему заработает свою славу. Будущий министр по делам колоний, расколовший Консервативную партию призывом вернуть протекционизм, выступил «твердым, мужественным, агрессивным защитником перемен и переворотов». «Радикальный Джо», как его тогда называли, сделал ставку на бунтарство. Он заявил о себе, как о противнике «почти всех институтов, которые так ценило и уважало викторианское общество». «Мы видим его воюющим то шпагой, то дубиной в защиту новых политических и социальных стандартов народных масс, — рассказывает Черчилль о Чемберлене-старшем, вспоминая и собственные первые годы в политике. — В своем подходе Чемберлен ничего не чурался и не показывал спину ни одному противнику. Мишенью для его критики последовательно становились монархия, церковь, аристократия, палата лордов, аграрная партия, лондонское общество, ограниченное избирательное право». При этом его мятежное поведение не имело ничего общего с «демагогической кампанией», посвященной лишь «осуждению и негодованию, толканию и раздаче тумаков». Это были «твердые, хладнокровные и хорошо подготовленные шаги человека», который, хотя и стоял по уровню дохода выше обычных граждан, прекрасно понимал проблемы этих людей, «видел, под каким гнетом они вынуждены сгибаться и как несправедливость и неравенство терзают их сердца». «Он знал чаяния народа и стал для него символом честного и решительного лидера, который ничего не боится», — объясняет автор сборника секрет, на котором основывалось влияние Чемберлена ^[1735].

Еще одну грань независимости, на этот раз более близкую к Лоуренсу Аравийскому, Черчилль выделил при изучении биографии Чарльза Стюарта Парнелла. Лидер ирландских националистов, несмотря на скромное место в политической иерархии Соединенного Королевства, обладал на самом деле властью, гораздо большей, чем многие его коллеги по Вестминстеру. Главное преимущество Парнелла заключалось в том, что его влияние черпало основную энергию не во внешних событиях, а внутри самой личности политика. В результате, как и каждый настоящий лидер, он «казался существом, обладающим неосознанным и неопределенным чувством внутренней власти, которая ждет своего часа» ^[1736].

Отчасти Парнеллу повезет, и он дождется «своего часа». Что же до независимости, то, если Чемберлен обрел ее, заработав достаточно средств для безбедного существования, то Парнелл пошел по противоположному пути. Благодаря чудовищной силе воли, он помножил на величину, близкую к нулю, свои расходы, ограничив потребности только самым необходимым. Аскеза закалила его характер и дала ему власть над своей жизнью, которой он мог отныне распоряжаться со степенью свободы недоступной большинству людей.