Пляска Бледных. Акт 1: Дочь Зла - читать онлайн книгу. Автор: Герр Фарамант cтр.№ 49

Это ли перемены, которых так ждали в своё время? Кто знает.

Их ждали — и они свершились, а результат — ну, он просто есть, не больше, не меньше.

Солдат вздохнул, снова покачал головой. Грустил ли он? Вряд ли. Скорее — общая меланхолия.

Вернувшись к остальным, он занял своё место у дивана и пнул Лекса, попросив сменить пластинку.

— Для нашего фюрера, — засмеялся парень, понимая друга с полуслова — и из колонок зазвучали скрипучие ноты фортепиано. А за ними — нежный, низкий голос Марлен Дитрих.

Клаус кивнул, принял трубку кальяна, откинувшись на угол дивана, пыхнул кисло-сладким виноградным дымом. Да, это — колыбельная для души. Песня, от которой всегда на глаза наворачивались слёзы, которая веяла давней, казалось, уже захоронённой памятью.

Слушая эту балладу, он вспоминал Руслану — девушку, которая ему нравилась ещё в годы студенчества. Она поступила в ХПИ, изучала немецкий, думала уехать в Германию. Целеустремлённая, уверенная. Короткая стрижка, аккуратный деловой костюм. Ещё вчерашняя школьница — а уже статная женщина, знающая, чего хочет от жизни. Какое-то время они даже встречались. Немыслимая пара: он — простой парень с улицы, из неспокойного района, где ты — или реальный пацан, или хрен собачий. Она — мастистая, ухоженная, юная и романтичная. В нём она увидела, прежде всего, крепкого молчаливого качка, в меру серьёзного, в меру — в его меру, — умного, смышлёного. Играла с ним. Её забавлял их союз, хотя, оба прекрасно понимали, что будущего у них нет.

Яна на её фоне тогда казалась совсем загнанной, забитой серой мышкой: недавно выпустилась из детдома, тихая, смирная. Выживала, как могла, на стипендию, едва сводила концы с концами. Совсем не ровня Руслане. И что же теперь? Где сейчас эта «немка»?

А Королева — здесь, вместе с ним и вопреки всему, и именно с ней он по-настоящему счастлив.

Тосковал ли он по Руслане? Едва ли. Была и прошла вместе с прошлой жизнью, оставив по себе меланхолию юности. Потом была Соламит, что ныне спала с Королевой. А потом и она сама, перед армией. Другая, другая, чем сейчас.

Не осталось в ней ни отчаянья, ни боли, но — свобода и радость, странная, но яркая любовь. За этой женщиной он пройдёт до конца.

Потянувшись, Клаус зевнул, тяжело поднялся, направляясь в спальню: он уже выдыхался, за день было много событий, много новых людей.

Можно отдохнуть. Завтра обещали дождливый день — самое время для прогулки.

Остальные тоже медленно расползались по спальным местам — кто на диване, кто на ковре, кто — в кухне на коврике: каждому найдётся место по вере его.

Так и уснули, отдаваясь чарам ночи и мерной мелодии трамвайных колёс, что возвращаются в своё депо, и лишь одинокий скрипач, что стоял изваянием в лике полной луны был их стражем, хранил их покой.

В своих снах они слышали пение забытой скрипки, что сливалась с симфонией синей мантии тёмных небес, озарённых мириадами блеклых огней — звёзд, затуманенных ликом города.

Скрипач играл, играл тихо, чтоб слышали лишь те, кто мог, кто умел и хотел услышать, и вёл, вёл свою колыбельную кровавых слёз на балу бледных теней, что окружают его, следуют за ним всю жизнь — и нет им ни конца, ни края.

Они вторят его трелям своим покойницким хором, тянут руки в надежде обрести свет — и сияют в собственной тьме, в собственном счастье.

И так — до рассвета, до новой зари, которая не заставила себя ждать.

***

Клаус проснулся с первыми лучами солнца. Остальные всё ещё дремали, в основном: кто где упал.

Небо хмурилось, а утро — давило серостью.

Хорошее утро, предвещавшее дождь, что хоть немного разбавит жару.

Потянулся, зевнул, расправляя плечи. Поднялся, осматриваясь. Кальян уже давно выдохся, а уголь истлел. Вокруг него лежали тела — уже не живые, но ещё не достаточно мёртвые. Скоро восстанут, с заходом солнца.

Хотелось курить.

В квартире Армана оказалось много разных принадлежностей для курения, в числе прочего — множество сортов табака на любой цвет и вкус, несколько трубок. Были и сладости, была и выпивка. Клаус остановился на кофе и классическом табаке.

Заварив себе обычный растворимый, но от того не менее бодрящий напиток и набив чашу трубки, он пробрался к балкону. Дверь заставлена всяким хламом из поломанных клавиатур, неисправных системных блоков и старых мониторов — настоящая свалка для ценителей истинного металла.

На балконе картина ещё милее: старое кресло в одном конце и куча всякого старья, над которым возвышался трофейный череп лося, с раскидистыми рогами, служащими вешалкой для белья.

Закинув ногу за ногу, Клаус курил, попивая кофе, приветствуя утро доброй улыбкой и синей дымкой, слушая собачий лай и пьяную ругань под окнами.

Чуть дальше виднелся большой парк Победы, куда не так давно перетащили аттракционы из Парка Горького — вместо того, чтобы списать их, как неисправные, пристроили здесь, дав вторую жизнь, и теперь это место ещё больше походило на печально известную Припять.

Настроение, что характерно, здесь примерно такое же: никакого ядерного взрыва ещё не случилось, а больных — пруд пруди.

Какое-то время ещё он стоял и курил, а после — прочистил трубку, положил её в пепельницу и покинул балкон с намерением прогуляться.

Как был — в одной рубашке да джинсах, обулся в свои кирзовые сапоги, надел фуражку и покинул квартиру.

Спустился на лифте, потом — из подъезда, вдоль по улице мимо дряхлой детской площадки со ржавыми качелями и дырявыми горками, мимо киосков с хлебом и «Кока-колой» — и дальше, к трамвайным путям, через дорогу, к парку и фонтанам.

Забавно-то как. Он помнил ещё то время, когда каменные стены фонтанов блестели от воды, выглядели величественными рвами прекрасных рек, а огни дворца пионеров, что за ними, манили школьников, полных надежд.

Что осталось сейчас? Памятник Голодомору, едва работающие аттракционы, старое колесо обозрения и пересохшие рвы с забитыми фонтанными трубами.

Вокруг почти ни души — только пара пенсионеров с собаками, что гуляли вдоль парковой аллеи, выгуливая своих драгоценных питомцев.

Клаус подумал о Старом Псе, который остался в квартире — возможно, ему бы тоже стоило проветриться, но тот ни на шаг не отходил от своей хозяйки. Немой и грозный, суровый, но тихий и спокойный. Клыки острые, а взгляд — всегда усталый, всегда печальный, скорбный.

«Gut Hund».

Он нравился Клаусу. Создавалось такое чувство, будто зверь понимал всё не хуже людей. Быть может — даже и лучше: не из этого мира пришёл, но оттуда, где сбываются сны, из лучшего, светлого края. Там, где подсолнухи тянутся к самому солнцу, а на горизонте реют стяги заоблачного замка надежд.

Присев на бордюр фонтана, мужчина посмотрел на покинутый Дворец Пионеров — тот посерел, постарел. Даже стало любопытно, работает ли всё ещё или просто служит памятником архитектуры. Башня обсерватории до сих пор гордо смотрит ввысь, а есть ли там звездочёт — кто знает. Видимо, это здание уже давно живёт своей жизнью, своими историями и духом памяти забытого времени. Как и всё вокруг.