Исповедь о женской тюрьме - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Агапеева cтр.№ 10

Так вот тетя Женя спросила:

— По какой статье деточка?

Каждый, кто провел там хоть месяц, знал весь уголовный кодекс чуть ли не наизусть. Поэтому чаще всего никто не называл свою статью целиком, говорили просто номер, и все всем было понятно. Так как номера статей сейчас изменились (с тех пор поменялся УК), то я не буду их называть. Если говорили два-два-девять, то все знали, что девушка наркоманка, или девяносто первая — убийство. Я ответила Жене:

— Нанесение тяжких телесных повреждений сотруднику правоохранительных органов. И еще хулиганство в довесок (в те времена статья 189 и 206 УК) ^[2].

Тетя Женя была очень удивлена. Такого номера она вообще не знала, и подобный экземпляр попался ей впервые. Как выяснилось, с подобной статьей я была одна на всю тюрьму. Не знаю точного количества заключенных, но что-то около двух тысяч человек.

Другие тоже подключились:

— Я была уверена, что ты наркоманка.

— Почему это?

— Очень худая.

— Просто сейчас времена тяжелые. Я не наркоманка.

— А что сотрудник, жив?

— Вроде да.

— Вот ведь сволочь живучая.

— И не говори.

Девушки оживились, я почувствовала, что нравлюсь им, поэтому решила подлить масла в огонь, теперь-то чего скрывать?

— Это был сотрудник УБОПа. Подразделение «Сокол».

— Ого, — присвистнули сокамерницы.

— Вот это да, молодец. Били тебя?

— Ну не очень сильно. Вот, — я подняла свитер, показывая синяки на боку, вспомнила еще удар ногой по лицу, но промолчала. Вспоминать об этом было унизительно. — Боялись, что я помру. Поэтому на брате отыгрались. Я столкнулась с ним в коридоре как-то, на него страшно было смотреть — весь синий.

— Сволочи. У меня вот, — сказала одна женщина, показывая забинтованные пальцы. Выбивали признание, засунув пальцы в щель между дверями. Подписала согласие в тридцати кражах. Даже в тех городах, где отродясь не была.

— Ну а куда им «висяки» девать? Какая тебе разница за сколько краж сидеть, за две или тридцать? — весело встряла другая. — У меня тоже вот, — она показала выбитый зуб.

— А у нас на районе менты, если с наркотой поймают, то только минетом можно отмазаться. Они это дело любят, — сказала третья.

— А вообще у них много всяких способов так побить, что никаких следов не останется.

Я подумала, что мне может еще повезло, хоть зубы целы. Они вспоминали свои побои как нечто совсем обыденное, меня даже затошнило слегка.

Время, конечно, было нелегким. Мы все привыкли к беззаконию, прохожие боялись наткнуться друг на друга, потому что каждый второй в городе был чей-то «браток», а менты были те же бандиты, только в погонах. Кто из них имел больше власти? Даже не знаю, но знаю одно — никто не обращался за помощью в милицию — ее боялись и ненавидели.

Девушки так радовались, тому, что я чуть не убила сотрудника правоохранительных органов, словно я отомстила за всех обиженных этими «сотрудниками».

— Может она и молодец, — сказала тетя Женя сокамерницам, — но теперь-то тебя уж точно не выпустят, — добавила, поворачиваясь ко мне.

Галдеж прекратился, мы все подумали о том, что это правда, и она была грустной.

— А адвокат есть у тебя? Родственники?

— Есть. Рыжиков, его и наняли родственники.

— О, Рыжиков, это один из лучших в нашем городе. И самый дорогой. Видимо, любят тебя.

Как оказалось, о моем адвокате, расценках и возможностях защитника, они здесь были осведомлены лучше, чем я сама.

Раздался грохот дверей, и охранник крикнул:

— На прогулку!

У меня внутри все опять обмерло. С девушками из нашей камеры я вроде нашла общий язык, а что делать, если кто-то прицепится во дворе? С замиранием сердца я натянула пальто и пошла на выход.

Мы построились в шеренгу и гуськом направились на прогулку. Девчонки смеялись и шутили, пытались говорить с охранниками, которые улыбались и иногда отвечали грубовато, но без неприязни. Конвоиры старались соблюдать при этом дистанцию, видимо не полагалось общаться с заключенными, но получалось у них плохо — нет-нет, а ответит на вопрос. Даже странно было на это смотреть: простые люди, простые разговоры. Никакой агрессии или отвращения. Я постепенно начинала привыкать к своим сокамерницам, и они мне не казались уже такими страшными, как в первый миг.

Какое-то время мы шли по тюрьме, но вскоре вышли на улицу. Ничто не указывало на это, кроме свежего морозного воздуха, глотнув которого я поняла, как моим легким его не хватало все это время. Я дышала и дышала, хотелось втянуть его весь, хоть он был сырым и промозглым. У меня даже слегка закружилась голова от избытка кислорода. Нас окружали узкие каменные коридоры, а сверху, все настолько было забрано решетками, что неба и не видно. К тому же оно было серым в тот день и сливалось с таким же серым пейзажем тюрьмы. Сверху по этим решеткам тоже прохаживались охранники, мы видели подошвы их ботинок и характерный лязгающий звук, разносящийся громким эхом.

Наконец, открылась одна из металлических дверей, и охранник посторонился, пропуская нас вперед. Девушки все так же цепочкой потянулись во двор. Когда я туда попала, то в недоумении стала озираться по сторонам. Двором это пространство назвать было просто невозможно. Маленький бетонный колодец, размером чуть больше нашей камеры. Бетонный пол, стены под «шубой» и все. Никого постороннего там не было, только девушки из моей камеры. Никакого по-американски огромного киношного двора со страшными группировками, баскетбольной площадкой, качками и так далее. Я в недоумении осмотрелась, и, не выдержав, спросила:

— И сколько длится прогулка?

— Минут тридцать.

Что здесь делать тридцать минут? Я просто не могла этого взять в толк. Там даже негде было размять ноги, потому что сгрудившиеся женщины занимали почти все пространство дворика. Они просто стояли группками и переговаривались. Иногда слышались крики девушек из других двориков, наши им отвечали, коротая, таким образом, время. По всей видимости, справа и слева от нас были другие дворики, в которых тоже шла прогулка. Мужских голосов слышно не было, может они гуляли в другое время или в другом месте? Охранники продолжали неспешно прогуливаться сверху по решеткам, которыми было украшено небо над головой. Они иногда кричали женщинам, чтобы те заткнулись, но всем это было только в радость, арестантки смеялись и посылали охрану куда подальше. Видимо весь этот ритуал продолжался тут годами и был ничем иным, как привычкой.

При свете дня я имела возможность лучше рассмотреть моих сокамерниц. Какими жалкими мы все выглядели! Плохое освещение камеры скрывало недостатки и возраст. А здесь при свете дня, пусть и пасмурного, стало очевидно, как обстоят дела. Плохая кожа, очень бледная от дефицита солнца, сухая от недостатка витаминов, помятая от ночных посиделок. Макияж, который казался в камере вполне уместным, здесь при свете дня выглядел крикливым и вульгарным. Неудивительно, что арестованных в кино и книгах рисуют именно такими: раскрашенными и неухоженными. При том освещении, просто невозможно оценить свои старания. Грустная картина.