Журналисты готовы были бесконечно задавать вопросы, в том числе и о «нижнем кластере», а Дэвид Саймак уже поглядывал на часы и разочарованно зевал. И только Джейн Эшли, давно переставшая слушать Пухова, самозабвенно продолжала строчить статью о событии, которое еще не случилось, но которое не могло не произойти. Единственное, чего она пока не знала, это как… Но не сомневалась, что у Алехина есть свой план мести, иначе его бы там не было.
Человек без плана, Алехин, давно опустил камеру на колени и старался больше не смотреть на Пухова прямым взглядом, чтобы не совершить бессмысленное и непоправимое. Между тем от нечего делать, «ради спортивного интереса», он давно срисовал всю диспозицию. Объект находится перед ним на расстоянии двух вытянутых рук или одного прыжка. Ближайший охранник на сцене — двенадцать метров. В зале в первом ряду — четыре сидящих охранника. До ближайшего из них дистанция в семь метров.
«Если, конечно, эта брюнетка справа не охрана», — подумал он, краем глаза вновь уловив колыхания высокой груди соседки, ароматной, как парфюмерный отдел шереметьевского Duty Free.
В этот момент Пухов покончил с очередным ответом, и грудь соседки заколыхалась еще сильнее в такт аплодисментам, поддержанным сотнями других журналистов, присутствующих в зале. Ее бэйджик от колыханий в какой-то момент перелетел с правой груди на левую, и Сергей ухватил на нем два слова — крупными буквами Russia Now, и имя Маргарита. Фамилии он не разобрал.
«Так, — заключил Алехин. — Грудастая Маргарита отпадает. Значит, ближайшему в моем ряду охраннику понадобится три секунды, чтобы добраться до меня, учитывая, что он потратит секунду на оценку ситуации и отрыв задницы от стула».
Если бы Алехин был Брюсом Ли или Чаком Норрисом и мог завалить Пухова одним ударом, охрана не успела бы ему помешать. Но он не был ни Брюсом, ни Чаком. Он был Сергеем Алехиным по кличке Бульдог, который по паспорту Юрия Жданова вернулся с войны в Москву, чтобы под именем Сергея Прохорова убить президента Вадима Пухова. Голыми руками.
«Тебе самому не смешно, motherfucker?» — мысленно обратился к себе Алехин.
* * *
Внизу громко распахнулись незапертые ворота. Книжник услышал, как по мраморной изогнутой лестнице затопали тяжелые бутсы спецназовцев.
— Вот блин, на самом интересном месте! — чертыхнулся Евгений Тимофеевич Симонов, выключил звук и, как был в халате, прошел по коридору третьего этажа в ванную и закрыл дверь на засов. — Ну, ничего, там узнаю. Из первых рук. Удачи, Сережа…
Книжник сбросил халат и посмотрел на отражение своего худого изможденного жизнью и болезнями тела в зеркале. В дверь постучали один раз, второй. Потом третий — более решительно. Прикладом автомата.
— Симонов, откройте дверь! — раздался громкий командный голос из коридорных глубин. — Вы арестованы. Мы можем здесь, на месте, оформить вам явку с повинной. Я гарантирую!
— Подождите минуточку, — бодро крикнул Евгений Тимофеевич. — Я сейчас. Зубы почищу.
Он действительно почистил зубы. Запил водой из-под крана дневную дозу — пригоршню лекарств. Достал из ящика под зеркалом пистолет ТТ со взведенным затвором. Еще раз взглянул на себя в зеркало. Синий Христос и синие ангелы в ожидании замерли у него на груди. Голубые звезды на плечах Вора вдруг заискрились и засияли, как золотые эполеты.
Книжник сунул ствол в рот и, ощутив бодрящий, как мята, кисловатый привкус стали, плавно нажал на спусковой крючок.
* * *
— Вы знаете, мы уже больше трех часов с вами работаем, — сказал довольный своим выступлением, но усталый Пухов и посмотрел на Алехина. — Нам нужно постепенно заканчивать. Давайте последних три вопроса.
Про «Боинг» больше никто так и не спросил.
Джейн Эшли кусала ногти перед телевизором.
Ее шеф разочарованно зевал с айфоном в руке.
Евгений Симонов лежал на спине в ванной комнате. Лужа темной крови растекалась по мраморному полу у него из-под головы.
Алехин встал, повесил одну камеру на шею и медленно поднял с пола другую.
— Сергей Владиленович, вы уже уходите? — вдруг спросил Пухов, стоило тому отвернуться и сделать первый шаг в сторону центрального прохода. — Не задав ни одного вопроса? Я вас не узнаю.
Говоря эти слова, Пухов успокаивающим жестом приказал напрягшимся для прыжка охранникам оставаться на своих местах. Мол, все хорошо, все идет по плану, и мы сами тут разберемся… В оперативной комнате заместитель Клопикова вновь уверил генералов, что все в порядке и беспокоиться не о чем — Прохоров просто чудик такой, но Пухов его за это и любит.
— Так и не придумали, Сергей Владиленович, за три часа, какой вопрос задать? — с улыбкой продолжил Пухов.
— Отчего же? — Алехин медленно развернулся и в первый раз за вечер уловил во взгляде президента что-то человеческое, нечто вроде начинающегося волнения. — Хочу.
В зале повисла тишина, свистящая моторами камер, как гюрза перед броском.
У Джейн из прикушенной губы на подбородок сочилась кровь. Глаза стали мокрыми от слез.
— За что ты убил моих детей? — впечатывая каждое слово в передовицы утренних газет, спросил Алехин. — И мою жену?
Тишина стала абсолютной, словно не было больше ни стрекота, ни щелчков видео- и фотокамер. И в этой космической тишине Алехин, как в замедленной съемке, взмахнул тяжелой камерой с телескопическим объективом, как пращой, — и, сделав полоборота, успел выпустить ремешок из разжавшихся пальцев.
Длинный объектив впечатался президенту Пухову Вадиму Вадимычу в висок, а корпус камеры — в переносицу, сломав носовую перегородку, как сухую ветку…
Снайперы не имели права стрелять по красному сектору. Ни при каких обстоятельствах. К Алехину и на сцену со всех ног бежали сотрудники безопасности, выпрыгнувшие отовсюду, как черти из табакерки — возможно, той самой, которой когда-то размозжили башку одному российскому императору…
Эпилог
20 ДЕКАБРЯ
Москва
Голова раскалывалась. От удара по затылку похмелье затянулось еще на сутки. Неизвестные держали Прохорова в каком-то холодном загородном доме. Временами вдалеке было слышно поезд.
Не били, не угрожали. Лишь один раз в самом начале, когда он только пришел в себя, сказали, что пристрелят, если рыпнется. Прохоров не рыпался. Днем его угостили теплыми щами и стаканом водки. Утром сводили в холодный сортир на улице, потом угостили еще рюмкой водки с холодным вáреным-переваренным яйцом с бледным, почти серым желтком, вприкуску с толстым желтушным соленым огурцом. После этого «завтрака туриста» ему связали руки за спиной, замотали голову колючим шерстяным шарфом, от которого нестерпимо воняло нафталином и карболкой, запихнули в машину и везли куда-то полчаса или около того.
Развязали руки, сняли шарф, выпихнули пинком на серую заснеженную и успевшую обледенеть обочину и укатили на «Форде Сиеста» с вогнутым ржавым бампером и белорусскими номерами.