Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт - читать онлайн книгу. Автор: Рассел Хобан cтр.№ 39

Однажды Боаз-Яхин принес свою гитару на станцию подземки, положил раскрытый чехол перед собой и настроил инструмент. Однако заиграл не сразу.

Его миновали лица. Эхом отдавались шаги, тарахтя, как дождь. Приходили и уходили поезда. Боаз-Яхин прислушивался дальше шагов, за поезда и отзвуки – к тишине. Он заиграл собственную музыку, импровизируя вокруг тех мелодий, что сочинил у себя в комнате. Он не желал выпускать из себя эту музыку, но не мог себя сдержать.

Он играл мерцанье жара на равнинах и движенье бега, мелькающего на сухом ветру, смуглое, великое и мимолетное. Он играл безмолвие призрачного рева на восходящем воздухе под дрожащей луной медового цвета.

Он играл львиную музыку и пел. Пел без слов, одними модуляциями голоса, который взлетал и падал, светлый и темный на сухом ветру, в залитой светом пустыне под землей огромного города.

За шагами, за поездами и отзвуками услышал он рев, затопивший коридоры, словно великая река звука львиного цвета. Он услышал льва.

Нет льва. Ничего. Слабый запах жаркого солнца, сухого ветра. Зеленая лужайка темнела, пустая в сумерках. Ха ха, сказали сумерки. Угасаем, угасаем.

Яхин-Боаз стоял посреди пустой лужайки со сжатыми кулаками. Мог бы и знать, думал он. Я был тут, был готов, на самом гребне огромной накатывающей волны. Исчез. Возможность упущена. Он ушел. Больше я его не увижу.

Медленно двинулся он назад. Те, что смеялись у двери, осторожно поглядывали на него издали.

– Как мы себя чувствуем? – спросил один санитар, кладя тяжелую руку ему на плечо. – Мы же больше не будем взбрыкивать сегодня вечером? Мы же не хотим, чтобы нас подключили к стенке, правда? Потому что немного ЛЭШ – как раз то, что нужно, чтобы разгладить морщинки у нас на лбу и успокоить нас как следует.

– Чувствую хорошо, – отвечал Яхин-Боаз. – Взбрыкивать не буду. Все успокоилось. Не знаю, зачем устроил такой ералаш.

– Прелестно, – произнес санитар, сжав Яхин-Боазу затылок. – Молодец.

Яхин-Боаз медленно прошел к своей койке, сел на нее.

– Что такое ЛЭШ? – спросил он письмописца.

– Лечение электрошоком. Шоковая терапия. Прелесть. Время от времени, когда лиц становится для меня слишком много, я взбрыкиваю, и они мне ее разрешают. Очень успокаивает.

– Вам нравится? – спросил Яхин-Боаз.

– Других праздников, на самом деле, я себе позволить не могу, – объяснил письмописец. – А эта штука отлично взбалтывает мозги. Можно забыть кучу всякого. Иногда все возвращается лишь через несколько месяцев. Я считаю, у каждого должен быть переносной аппарат ЛЭШ, вроде транзистора. Это так несправедливо – оставлять парнишку в одиночестве и без защиты, на милости мозга. Мозгам-то на вас плевать, знаете. Они поступают, как им заблагорассудится, и вот пожалте.

– Транзистор, трансмистер, трансмиссис, транспредки, – произнес туго свернутый. – Чистый рок. Балдеж. «Ей в колыбели гробовой вовеки суждено с горами, морем и травой вращаться заодно» ^[10]. Иногда целыми неделями не бывает ничего, кроме воскресений. Почему бы им не передвинуть воскресенье на середину недели, чтобы ты мог сунуть его в ИСХОДЯЩИЕ у себя на столе? Но нет. Ублюдки хреновы. Пускай теневой кабинет над этим поломает голову у себя в кабинетах, да и солнечный кабинет заодно. Человек есть продукт своих воскресений. Не говорите мне о наследственности. Дарвин убрался на Галапагосы, чтобы в воскресенье с родителями не кататься. Мендель клал горошком. Все рассказывают мальчику о сексе, но никто не излагает ему фактов воскресенья. Дом там, где сердце, да, поэтому пабы никогда не разорятся. Прости нам наши воскресенья, как мы прощаем тех, кто воскресает против нас. Родитель или дитя, без разницы. Одолжите мне понедельник, Христа ради. – Он заплакал.

– Сегодня не воскресенье, – сказал Яхин-Боаз.

– Нет, оно, – произнес туго свернутый. – Воскресенье всегда. Для этого изобрели дела – дать людям конторы, где можно укрыться пять дней в неделю. Даешь семидневку, говорю я. Все неуклонно становится хуже. Сволочи бесчеловечные. Куда делся ваш лев?

– Ушел, – ответил Яхин-Боаз. – И не вернется. Он всегда появляется по рабочим дням, а тут всегда воскресенье. – Он жестоко улыбнулся, и туго свернутый заплакал еще пуще, зарылся под одеяло и накрылся с головой.

Яхин-Боаз знал: никакого льва для него здесь больше не будет. Он не заслужил этой огромной, нарастающей в нем волны ярости, она была навязана ему коварными происками тех, которые собственного льва не имели. Ему придется хорошо себя вести, быть спокойным, глушить в себе ужас и ждать прихода ярости, пока отсюда не выберется. Придется скрывать лязг в себе, носить свой ужас, словно серую арестантскую робу, безразлично позволять всему течь сквозь себя.

С той поры поступь у него сделалась, как у многих других пациентов. Даже обутым он, казалось, ходит босиком, бесплечен, обезвручен. Запах стряпни пел о разгроме. Яхин-Боаз кивал, посрамленный.

– Как тикаем? – спросил врач, когда стопы вновь принесли его к Яхин-Боазу.

– Спасибо, очень хорошо, – ответил Яхин-Боаз. Отныне он будет помнить, что отвечать врачу нужно так, словно тот говорит настоящими словами.

– Таксно, – сказал врач. – Я ведь говорил, что все тик будет так.

– Это верно, – сказал Яхин-Боаз. – И вы были правы.

– Иной тик только так и требуется, – произнес врач. – Что и говорить, иногда вокруг столько тиков, что сойти с така очень даже просто.

– И не говорите, – ответил Яхин-Боаз.

– Тик, – сказал врач. – Именно тогда хороший тик с таком тикуют тикчеса, и так пациент тикходит в тикбя.

– Ну да, – подтвердил Яхин-Боаз. – Мир и покой творят чудеса, и я действительно прихожу в себя.

– Вот и тик, – сказал доктор. – Мы без протикания вытакаем вас отсюда.

– Чем скорее, тем лучше, – сказал Яхин-Боаз.

– А как быть со всеми этими львами? – спросил врач, и все слова прозвучали ясно и отчетливо.

– А кто говорил о львах? – переспросил Яхин-Боаз.

– В таком месте очень сложно таиться, – сказал врач. – Слухи разносятся очень быстро.

– Я действительно кое-когда мог упомянуть о льве, – ответил Яхин-Боаз. – Но если и так, то говорил я иносказательно. Быть неправильно понятым очень легко, знаете ли. Особенно в таком месте.

– Вполне, – сказал врач. – Ничего проще. Но как быть с укусами и следами когтей?

– Ну, – сказал Яхин-Боаз, – я думаю, каждый имеет право на собственную половую жизнь. Некоторым нравятся аксессуары из черной резины. Взрослые люди в возрасте согласия и прочее – вот как мне кажется.

– Вполне, – сказал врач. – Главное – не выносить это за порог своего дома, знаете ли. Я такой же современный человек, как и все, но такое нельзя выпускать на улицу.