Белое братство - читать онлайн книгу. Автор: Элеонора Пахомова cтр.№ 61

Света никогда не пыталась обжить эту квартиру по-настоящему, освежить ремонт, обустроить, обставить на свой вкус. Это бы значило – она признает такое жилище частью своей жизни, принимает его и подстраивается под данность. Но это было для нее немыслимо. Нет, эта квартира лишь временный перевалочный пункт, недоразумение, вынужденная мера. Она не имеет никакого отношения к этой обшарпанной серости. Ее жизнь будет совсем другой, подобным планировкам и интерьерам в ней не может быть места. Надо лишь потерпеть, приложить усилия, улучить момент и занять свое место под солнцем. А терпеть, ждать и трудиться Света умела.

С некоторой брезгливостью она присела на стул рядом с кухонным столом, провела пальцем по столешнице – пыль. А как ей не быть? За месяцы простоя квартира стала являть собой совсем удручающее зрелище. Что-то неприятно и тревожно шелохнулось внутри. Знакомое чувство, которого она не выносила. Оно неизменно отзывалось в ней холодным будто поцелуй нежити, цепенящим ужасом – а вдруг так и будет всегда? Вдруг она не сумеет выгрести из промозглого болота на цветущий солнечный луг, щедрый на спелые ягоды и наливные плоды? Вдруг не хватит упрямства, твердости и сил? В нищенской убогой обстановке, наедине с собой, Света порой чувствовала, как всегдашние бравада и несгибаемость уступают место этому давнему страху, который, похоже, зародился в ней еще в раннем детстве, когда она только-только начала смотреть на вещи вокруг осмысленно.

Ее детство не было веселым, беззаботным и красочным, таким, каким его принято характеризовать. Не откликалась в ней родством расхожая фраза: «Детство – самая светлая и веселая пора жизни». «Ничуть не бывало», – раздраженно парировала Света мысленно всякий раз, когда подобное утверждение проглядывало в книгах, фильмах или интервью каких-нибудь звезд. Ее детство было преисполнено родительский стенаний об отмененной очереди на квартиру; бесполезных ваучерах, обманувших очередные надежды; денежной деноминации и сгоревших на книжке сбережениях; происках «МММ»; одурачивании простого народа и его нескончаемых неодолимых тяготах. Ее родители по советской привычке относили себя к категории простых работяг, для которых при советском режиме вырисовывались определенные перспективы, а после перестройки на их месте возник кукиш с маслом. Ее отец скрежетал зубами в бессильной злобе и срывался на домочадцах, болезненно переживая свою несостоятельность. Ее мать просила всех оставить ее в покое и забивалась в какой-нибудь тихий угол, чтобы там постараться совладать со своим раздражением к никчемному, но требовательному мужу, к свекрови, на чьей жилплощади им теперь суждено было существовать; а когда отец лез к ней с очередными претензиями – срывалась на визг.

То была унылая пора, пропитанная сосущей всякую радость безысходностью, и Света не любила ее вспоминать. А когда воспоминания вдруг своевольно врывались в ее сознание, принося с собой шлейф прежних чувств, восприятий и даже запахов, все внутри у нее сжималось от болезненного спазма. Такие спазмы портили ей жизнь до сих пор, и она винила родителей в слабости, в безвольности, неспособности шевелиться и толкаться локтями. Она винила их в том, что всю ее жизнь они вызывали в ней жалость, мучительное сострадание, которые, смешиваясь с ее детской к ним любовью, превращались в слишком большое, сильное и болезненное для ребенка чувство, которое не умещалось в ее маленьком сердце и, казалось, продирало его насквозь острыми углами до кровоточащего мяса. Вместе с родителями, а может, в большей степени, чем они сами, Света пережила кризисы всех возрастов, горе несостоятельности, сожаление о чем-то несделанном в прошлом, что могло бы когда-то все изменить. Навсегда в ее сознании, как гнилостный ил, осели родительские вздохи, которое сопровождались комментариями о том, кто повинен в их несчастьях и глубоком недовольстве жизнью. Под раздачу попадали все: то президент, то начальство на местах, то обстоятельства, которым приписывались свойства непреодолимых, то еще какое-нибудь внешнее зло. Но Света оглядывалась по сторонам и видела, что даже при такой власти многим удавалось жить лучше и веселее, чем ее семейству. По крайней мере, приходя в гости к подругам, она отмечала новые обои или кресло, а ее отец лишь вздыхал, наблюдая, как ветшает жилище. Ей хотелось кричать: «Да сделайте вы хоть что-нибудь! Только перестаньте быть такими несчастными и жалкими! Дайте мне возможность хоть немного подышать легко, не чувствуя себя обвешанной тяготами вашего многострадального существования, как пудовыми гирями!»

Чем больше родители ссылались на какие-то обстоятельства, якобы загнавшие их в эту яму и продолжающие вгонять день ото дня все глубже, тем больше Света озадачивалась вопросами, что бы она сама предприняла на их месте, чтобы обойти, перехитрить, переломить любые обстоятельства. И всегда находила решения. В конце концов она настолько наловчилась решать подобные ребусы, что единственным безвыходным обстоятельством в жизни ей стала казаться лишь смерть. Все остальное, если не быть рохлей, лентяем и слабаком, можно преодолеть, но ведь оправдывать собственное бездействие, наматывая сопли на кулак, всегда проще.

Поэтому, достигнув совершеннолетнего возраста, она без оглядки упорхнула из родительского гнезда и поспешила жить, действовать. Действовать как можно активней и быстрей, только бы оградить себя от перспективы подумать в один ужасный день: «Вот, если бы тогда я не упустила возможность, то сейчас…”. Страх повторить родительскую судьбу был ее кошмаром и движущей силой. Даже если ей придется принести кого-то в жертву, чтобы он не осуществился, Света готова была рассмотреть такой вариант. Москва лишь убеждала ее в том, что цинизм – единственный надежный способ выжить, не погрязнув в сожалениях и стенаниях, и Света настойчиво пробивала себе дорогу в светлое будущее.

Но в такие минуты, как сейчас, когда в утвержденном плане выявлялись слабые места, уже почти принятый контролером билет в лучшую реальность на глазах превращался в фальшивку, а Свету по инерции отбрасывало в декорации нищеты и безнадеги, она испытывала приступы паники – а вдруг так и будет всегда? Нет… Нет! Она зажмурилась, старательно призывая мыслеобраз своей давней фантазии: прессвол, софиты, шикарное платье, папарацци, супруг в дорогом костюме и часах. Ну же! Изображение проступало нехотя, мигая и подрагивая, будто на мысленный экран его транслировал сломанный проектор. Света постаралась взять себя в руки, выровнять дыхание, расслабить напряженное на замызганном стуле тело. Через несколько минут картинка перестала дрожать, прояснилась, и Света погрузилась в ее созерцание настолько, что, казалось, почувствовала в сгибе локтя добротную ткань костюма и на время ослепла от фотовспышек. Щупальце страха немного ослабло. И все-таки на душе было паршиво.

Обзвонив нескольких обретенных в Москве подружек, она не без грусти в очередной раз убедилась, что переживаниями и страхами делиться с ними глупо и бессмысленно, – разговор по душам, даже когда он, казалось бы, складывается, все равно выходит как картонный диалог в плохой книжке. Подружки слышали только себя, а когда Света пыталась рефлексировать, либо откровенно упивались ее неудачами, либо отстранялись, будто боясь подхватить вирус невезения. Они были из той же профессиональной среды – звездный пиар, журналистика, в общем, околозвездная, околопафосная тусовка. Уже одно это выдавало в них такой же набор комплексов и желаний. В этой тусовке не принято было жаловаться на реальные проблемы, обнажать истинные мысли, чувства, меланхолию, а только кокетливо и жеманно сетовать на то, что очередная взятая высота налагает больше ответственности. Света тоже всегда старалась держать лицо, соблюдать хороший тон, но иногда и ей хотелось побыть живым, а, значит, нуждающимся в поддержке, человеком.