Белое братство - читать онлайн книгу. Автор: Элеонора Пахомова cтр.№ 60

Дверь подъезда распахнулась, с грохотом ударившись о металлические перила, стиснутый в пальцах брелок сигнализации жалобно запищал и осекся. Двери машины не разблокировались с первой попытки – вытянув перед собой руку с брелоком, Света стремительно двигалась к «Мазде» таким твердым, размашистым шагом и с таким перекошенным выражением лица, что походила на киллера, который спешит к подбитой жертве, чтобы сделать контрольный выстрел в голову. Справившись с блокировкой, усевшись в салон, она в сердцах двинула по рулю, и машина взвыла как раненый зверь, распугав голубей на газоне.

«Сука… Вот, сука! Лимитчица… Знал ведь куда бить, экстрасенс хренов, тварь неблагодарная!» Она завела мотор, колеса зашуршали, взяв правее, на выезд со двора. Злые слезы упорно выступали, образуя на нижних веках водяные валики, будто их выталкивала наружу вредная, своенравная сила, с которой Свете никак не удавалось совладать. Но она старательно пыталась сдержать их, надеясь, что они не прольются по щекам, потому что ощущая на лице извилистые тропинки слез она чувствовала себя слабой, как в детстве. А слабости в ее жизни больше не может быть места.

«Что вообще это было?» – подумала она, резко крутанув руль и чуть было не подрезав «семерку», выезжая на проспект. Никогда еще она не видела Успенского таким, в какую-то секунду она действительно испугалась. Лицо сожителя исказилось натуральной аффективной яростью – брови сошлись к переносице и разлетелись с краев, как посейдоновы стрелы, ноздри под ломаной линией тонкого хряща затрепетали, губы задергались, утратив привычный абрис, глаза – страшно вспомнить! А этот замах? А увесистый талмуд, впечатавшийся в стену в сантиметрах от ее лица?

«Что это было?» На этот вопрос Света пока не была готова себе ответить. Впечатления от случившегося скомкались в ней в твердый шипастый сгусток, который застрял в районе солнечного сплетения, сбив сердечный ритм, мешал ровно дышать и мыслить. Для начала надо было перемолоть его усилием воли, успокоиться, а потом уже анализировать и делать выводы. Но успокоиться так просто не получалось. Света чувствовала, что в таком состоянии лучше не управлять машиной в тесном потоке, и в тоже время ловила себя на мысли, что если сейчас ей доведется боднуть кого-нибудь бампером или задеть крылом до противного металлического скрежета, то это не раздосадует ее еще больше, а, наоборот, вызовет какое-то мрачное злорадное умиротворение. И все же она честно старалась держать дистанцию, кусая губу.

В голове упорно крутилось хлесткое, как пощечина, – «лимитчица». Мерзкое липкое слово, которое, настигая мишень, так и норовит заляпать ее, словно метко пущенный ком вязкой грязи. Для Светы «лимитчица» звучало как обвинение в чем-то постыдном, обличающем. Обвинение, от которого она не могла защититься, не могла его парировать, поднять на смех. Оспорить тот факт, что она «понаехавшая», было нельзя.

Когда ей в лицо бросали это слово, она чувствовала себя как Миледи, с плеча которой рвут платье и обнажают постыдное клеймо. Ничем это клеймо не вытравишь. Света сама до конца не могла объяснить, почему именно «лимитчица» стегает ее нагайкой, до дрожи, так, что перехватывает дыхание и что-то обрывается внутри. Она даже заглядывала в словари. «Лимитчик – человек, приехавший работать по лимиту на въезд», – заверил ее Ожегов. Вроде бы ничего такого, все по существу. Но Света чувствовала в этом слове особый уничижительный подтекст, которого не имели синонимы вроде «понаехавшей» или «иногородней». А в «лимитчице», брошенной коренными москвичами, он был и звучал примерно так: «я лучше тебя, и это факт», «я аристократ, а ты шавка», «я барин, а ты крестьянка» – и этот подтекст, неотделимый от слова, звучал так же неоспоримо, как и то, что она не из Москвы. Даже если бы Успенский обозвал ее какой-нибудь «прошмандовкой», ей было бы не так обидно.

Пытаясь перемолоть твердую, как древние окаменелости, обиду жерновами злости, Света притормозила у обочины. Метрах в двадцати расположилась кофейня, манящая прохожих аппетитными корпоративными желто-коричневыми цветами вывесок. Их Света заприметила издалека. Как назло, в двух шагах от заведения забликовал стеклом витрин газетный киоск, и она не смогла пройти мимо. Конечно, чуть ли ни на трети обложек маячила физиономия ее благоверного, и жернова противно заскрежетали, силясь одолеть неподатливые камни.

Разглядывая обложки, Света будто нарочно дразнила себя, чтобы рассвирепеть до совсем уж последней стадии, достигая которой человек начинает считать позволительным все что угодно, любое решение, любой шаг, от которого раньше удерживало что-то здравое и человечное. «Коренной москвич хренов! Белая кость… Да кто ты без меня такой? Где бы ты сейчас был, если бы не я? Тыкался бы своей интеллигентской моськой в закрытые двери, как слепой щенок, и получал пендалей от всяких лимитчиков, которые давно уже сидят в этом городе выше и крепче, чем вырождающаяся в силу изнеженности и слабости беззубая московская порода. Ну, подожди у меня, узнаешь еще кузькину мать».

– Женщина, дайте мне «Супер стар», «Оракул», «Мистический вестник», «Комсомолку», короче, все, что с Успенским, дайте, – рявкнула Света в окошко.

– Тоже апокалипсисом интересуетесь? – одобряюще спросила продавщица, ловко выуживая из залежей нужные издания и формируя перед собой приличных размеров стопку. – Я вот с утра читаю. Провидец говорит, что всё – доигрались мы. Но я давно чувствовала, что к тому идет. Что в мире-то творится! Еще санкции эти проклятые, война не сегодня-завтра начнется. Ох, как страшно жить.

– Страшно жить плохо, женщина. У кого жизнь паршивая, тому и апокалипсис как отец родной, – деловито бросила Света, глядя в сторону, и сунула в окошко пятисотрублевую купюру.

– С вас еще пятьдесят шесть рублей, – донеслось из киоска.

Она вздохнула, порылась в кошельке и дала под расчет. Подхватив пачку изданий, Света направилась к летней веранде кофейни, разместилась за столиком, не глядя в меню заказала маккиато со льдом (хотелось, конечно, чего покрепче, ну так ведь за рулем) и с наслаждением закурила. Сладкий, как сгущенка, напиток подействовал успокоительно. Света потихоньку приходила в себя, листая издания. Злость оставалась, но меняла личину – из разрушительной и неспокойной она становилась тихой, недвижимой, обжигающей холодом, будто мятущееся нутро подернулось ледяной корочкой. «Хорош, вестник апокалипсиса! Столько сил в тебя вложено, Вадик. Столько времени угроблено. И сбросить меня с хвоста одним легким движением у тебя не получится, даже не мечтай», – думала Света, просматривая вышедшие по итогам пресс-конференции материалы. Поразмыслив более-менее спокойно она пришла к выводу, что Успенский, возможно, переутомился, перенервничал, и его странная и пугающая вспышка ярости – что-то вроде реактивного психоза. Бывает такое у людей, на которых многое навалилось. Особенно если у людей этих некрепкая психика и кисейный дух, а Успенский как раз этой категории. «Это ничего, полечим. И „лимитчицу“ проглотим до поры».

Придя в себя, она вернулась в машину и направилась в свою съемную квартиру – маленькую «однушку» не первой свежести в спальном районе, которую продолжала арендовать на всякий случай, в качестве запасного аэродрома. Правда, в последние месяцы она уже готова была отказаться от лишних трат (с Вадиком все было ровно и стабильно). Но как только Света бралась за телефон, чтобы позвонить хозяйке квартиры, внутри начинал нехорошо ворочаться суеверный страх – есть ведь закон подлости, останется она без своего угла и отношения с Вадиком, как по волшебству, стремительно испортятся. И вот настал момент, когда предусмотрительность оправдала себя. Квартира встретила ее унылым запустением, да и в ту бытность, когда Света жила в ней постоянно, она не сильно радовала постоялицу комфортом и уютом – бюджетный вариант, совок. Маленькая кухонька, древняя электрическая плита с замызганными конфорками. Двойная оконная рама от старости рассохлась и, казалось, покосилась, в углу между пыльными стеклами дрожала паутина, а в ней почившая муха. Комната была немногим лучше – как ее ни проветривай, а застоялый дух старости был неистребим. Но даже за этот вариант съемного жилья из категории самых дешевых приходилось выкладывать двадцать пять тысяч рублей в месяц, плюс коммуналка. А как вы хотели? Столица!