Белое братство - читать онлайн книгу. Автор: Элеонора Пахомова cтр.№ 55

Он открыл книгу таким быстрым движением, каким обычно закидывал в рот таблетку от головной боли. Перед глазами раскинулись строчки с мерным, баюкающим повествованием. Еще в предисловии он прочитал, что «Тайную доктрину» загадочная Блаватская писала под диктовку великих учителей мудрости – Махатм, проживающих в недрах Гималаев, с которыми имела телепатическую связь. Вадим Сигизмундович был заинтригован и текстом и способом его создания. Он читал, мысленно прикидывая, может ли случится такое, что и ему однажды доведется услышать чудесный голос, который возникнет в недрах сознания далеким, маленьким, как свет звезды, огоньком, а потом прояснится, приблизится и озарит собой его захламленный, как старый чердак, разум? Но грезить ему довелось недолго – не прошло и часа, как Света довольно бесцеремонно ворвалась в его уединенную обитель.

– Вадик, ты не представляешь, тут такие дела творятся! После твоей фееричной пресс-конференции нам пишут и пишут! Ни за что не поверишь, кто мне написал. Угадай.

Успенский даже ухом не повел. Как сидел, уткнувшись в текст, так и остался. Зато весь напрягся, вцепился в книжный разворот так, что побелели костяшки. Света, впрочем, этого не заметила, поэтому продолжила, плюхнувшись на диван рядом с ним.

– А пишет нам пиарщик речного пароходства ООО «Суши весла». Они хотят выступить спонсорами конца света и предлагают построить ковчег в натуральную величину, руководствуясь библейскими инструкциями. Все расходы берут на себя, естественно. Огонь, правда? Толковый у них пиарщик, похоже, даже я пока до такого не додумалась. Но у них два условия: ковчег будет брендированный, ну это понятно, куда ж без этого. Так и хотят на бортах написать: «Суши весла». Это даже интересно, ну, типа, всё, приплыли мы, короче. Еще просят, чтобы на конец света пригласили тот же пул журналистов, что был на пресс-конференции. А что, я приглашу. Ты как думаешь, Вадик?

Вадим Сигизмундович ничего не ответил. Он силился не отвлекаться на поток Светиного сознания и удерживать фокус внимания на том, о чем думать ему было приятно. Но позиции его были слабыми.

– А вот еще пишут из бюро ритуальных услуг «Заслуженный отдых», – снова затараторила она, посчитав, что ответа от Успенского дожидаться не обязательно. – Хотят сделать тебя своим рекламным лицом, билборды с тобой по всей Москве развесить со слоганом «Позаботься о дне грядущем!» Тут, конечно, надо дорабатывать мысль. Кустарный какой-то слоган. Но неизвестно еще, потянут ли твой гонорар, я им сейчас такой ценник выкачу. А что? Как они хотели? Ты у нас теперь звезда первой величины. Я вообще думаю, может, ты у нас запоешь? Вадим Успенский и группа «Апокалипсис»! Даже как-то обидно будет не запеть в твоем положении. Сейчас ведь все, кого больше двух раз по телевизору показали, петь начинают.

Успенский вздохнул, прикрыл книгу, посмотрел на Свету странным, отстраненным взглядом и вдруг спросил:

– Ты как думаешь, Свет, а, может, она про меня говорила? Вдруг это моя слава озарит мир?

– Кто – она? – Света сосредоточенно смотрела на экран телефона и тыкала в него пальцем.

– Ванга, кто же еще. Ну, помнишь: «Все растает, словно лед, только одно останется нетронутым – слава Владимира, слава России…»

– Так она же про Владимира говорила, а ты Вадим, – машинально ответила Света.

– Ну, она не молодуха уже была, когда про Владимира ляпнула, может, заговариваться стала? Может, попутала старушка, сослепу не разобрала? – будто уговаривая собеседницу, с надеждой предположил Вадим Сигизмундович.

Света заморгала, отложила телефон, развернулась к Успенскому корпусом, быстрым движением подмяв под себя правую ногу, устроившись поудобней.

– Вадик, я что-то не пойму, у тебя резьбу рвет, что ли? Какая Ванга, какой Владимир? Тут такая карта пошла, а ты сидишь, в книжку уткнулся, непонятно о чем думаешь. На одной только Ванге далеко не уедешь, надо развивать историю, понимаешь? Апокалипсис у нас повестке дня. Что с ним делать – ума не приложу. Почему я одна должна обо всем думать?

Успенский молчал, и сейчас Свету не устраивало такое положение вещей. В самом деле, сколько можно одной тянуть этот воз? Двужильная она, что ли? Она вдохнула поглубже для продолжения обличительной тирады, да так и замерла, не сказав ни слова, только с тихим свистом выпустила лишний воздух из обиженно выпяченных губ. Вадим Сигизмундович смотрел на нее так, как не смотрел еще никогда. Лицо его было страшным. Под сведенными бровями блестели лихорадочным, недобрым блеском вытаращенные глаза, по бороздкам морщин пробегала судорога, глубокие вдохи вздымали тощую грудь. Было очевидно, что молчание его временное, подготовительное, как затишье зверя перед хищным прыжком.

И точно! Не прошло и минуты, как Успенский открыл рот и в Свету было пущено, как булыжник из пращи, меткое слово, попавшее точно в цель. Он молчал лишь потому, что судорожно перебирал в мыслях слова в поисках того единственно верного, которым сейчас хотел выразить все свое возмущение, негодование, презрение, в конце концов! К этой выскочке, которая вообразила, что смеет им помыкать! Им – самим Вадимом Успенским! Человеком, способным предсказать крушение самолета. Тем, каждое слово которого ловит страждущая толпа. «Курва» крутилось в голове – нет, не то; «лярва» – не то, но что-то близкое. Ну как же оно? Л… л…

– Л-лимитчица! – вдруг взревел он насколько умел грозно.

Света отпрянула так, будто он не слово выкрикнул, а толкнул ее в грудь со всей силы, прямо под дых. Она даже дышать перестала на несколько секунд.

– Что ты сказал? – тихо переспросила она, встав с дивана и пятясь к двери.

– Я сказал – пошла вон, – прошипел Успенский.

Он сам не понимал, что с ним. Никогда еще он такого не испытывал. Будто мягкая, текучая, как древесная смола, субстанция, из которой состояло его нутро, вдруг затвердела, превратилась в увесистый камень, который заколотился внутри так неистово и мощно, что вибрация передалась всему телу. Он чувствовал, как трясутся руки, дрожит голова, он был не властен сейчас над ними. Хуже того, он и над мыслями был не властен. Ему казалось, что и мозг его трясется так же, все в нем перемешивается, распадаясь на бессмысленные фрагменты, а потому четким и ясным остается лишь чувство – чистая, без примесей, квинтэссенция первородной ярости. Чувство, незнакомое ему раньше, разрушительное и пугающее.

– Вон! – заорал он, замахнулся и швырнул книгу туда, где стояла Света. Талмуд пролетел мимо цели, стукнувшись о стену твердой обложкой, и сполз вниз, как прибитая муха.

Света тут же выскочила из его комнаты, и почти сразу до слуха взволнованного Успенского донесся резкий, сочный хлопок входной двери. Сердце колотилось неистово, его стук разносился внутри, как тревожный набат, отбиваемый по кожаной мембране барабана мягкими наконечниками колотушек. Удары отдавались даже в горле, взгляд туманился, рука, которую Вадим Сигизмундович поднес к лицу, неудержимо тряслась, и он с ужасом понимал, что совершенно не властен над этим тремором. «Что со мной? – испугался он. – Что это было такое?»