По велению Чингисхана - читать онлайн книгу. Автор: Николай Лугинов cтр.№ 311

– На первое время, надеемся, поможет и эта наука, будет хоть немного сдерживаться. Но характер-то несносный куда денешь?! Все равно истинный его нрав будет проявляться – и причем в самые неподходящие моменты! – ответил отец тоном, не терпящим возражений. Ему было жалко смотреть на огорченное лицо сына, но был непреклонен, поскольку много раз думал об этом. – Нельзя укреплять самомнение такого неуправляемого человека, давать ему ложные надежды под предлогом жалости, сочувствия. Даже я, отец, не могу сказать, чем все закончится, если он со своим характером получит власть… Так что за Чагатая даже не проси.

– Вот ведь беда-то… – проговорил тихо, почти шепотом Джучи и собрался что-то еще добавить, но замолчал, крайне огорченный, и отвернулся.

– Поверь, мне, как отцу, тоже очень жалко Чагатая. Жалко и досадно… Но тревога за судьбы множества людей, за будущее всего народа нашего в десять раз сильнее и подавляет мою родительскую жалость. Запомни и ты это на будущее. Бог вручил нам в руки столько народов не для того, чтоб мы распоряжались ими, как стадом баранов, руководствуясь лишь собственными прихотями, а для того, чтоб мы защищали их, устраивали их достойную жизнь. Для этого надо прежде всего себя усмирить, свой нрав и норов. Только после этого, принесения себя в жертву ради других, сможешь стать истинным Правителем.

– Но каково и ему знать, и людям видеть, что из всех нас лишь он один постоянно отодвигается в сторону, что ему ничего не доверяется? А нас и так мало… – печально сказал Джучи.

– Ну, хорошо… Я что-нибудь придумаю, найду для него дело…

И после этого разговора Чагатай был назначен главным толкователем Джасака, который после тщательного разбора и обсуждения вместе с Элий-Чусаем был окончательно утвержден Курултаем. Многое было высказано и услышано в пользу и правильности, и ошибочности этого назначения за прошедшие пять-шесть лет, но возникшая было напряженность в отношении Чагатая сразу же пошла на убыль. Хотя он и там натворил делов. Казнил по явному оговору одного выдающегося полководца – Курбана.

И вот самый вроде бы непроницаемый для всяких чувств, кроме самолюбия и нетерпимости, и холодный человек на самом деле оказался самым ранимым… Горе Чагатая, острейше переживавшего смерть брата, поразило всех. Несколько дней он был не в состоянии даже выйти из сурта, а когда все же появился по необходимости на людях, то его стало не узнать: похудел, будто постарел даже, глаза ввалились… Братья были и есть у него, но единственным другом во всем огромном Иле был у него Джучи – был… Но это он осознал, когда брата не стало.

Хан не решился послать его в таком состоянии в Ставку Джучи, и потому туда вместе со старыми тойонами отправился с особым делом Угэдэй. Он взял с собой отобранных людей, которые должны были помогать Батыю до тех пор, пока тот не почувствует себя уверенно на месте своего отца. Начальником Батыевых войск назначили Сюбетея. Мальчик еще слишком юн, а потому надо было вовремя отодвинуть в сторону тех, кто оспаривал первенство в его свите, отвлечь их на другие дела и заменить людьми, не имеющими никакого отношения к прежним порядкам, заново устраивать всю систему власти в улусе.

* * *

Весть о смерти Джучи поразила и взволновала всех до глубины души. Великих тойонов созвали в Ставку, чтоб сообщить горестную весть, и поручено это было Сюбетею:

– Друзья, соратники… Я вынужден сообщить вам о страшной беде, о горе, постигшем нас, весть о котором только что прибыла с запада, – начал он охрипшим голосом, единственным горящим глазом оглядывая всех, привычно выстроившихся в ровные ряды. – Наш Джучи… Мы не сумели удержать дорогого для всех нас человека… И теперь Джучи нет с нами… Он ушел от нас небесной дорогой – к Тэнгри…

Страшно было видеть, как горестно плакали эти суровые, порой жестокие даже люди, столько испытаний и горя видевшие на своем веку, столько смертей. Хан шагнул вперед, намереваясь сказать что-то очень важное, земля закачалась под его ногами, и хотя его вовремя поддержали, но так и не смог он вымолвить ни слова…

«Что значит – «теперь нет»?.. Как это Джучи может не быть? Если он был, то обязательно должен где-то остаться! Он есть, он непременно где-то существует, только глаза наши его не видят, полуслепые. Он только перешел в невидимую, для нас неведомую сторону. А мы начисто отрицаем все, что невидимо нашему зрению, говорим, что этого нет… да мало ли чего мы не видим! И в этом тоже выражается ограниченность несчастной человеческой натуры. Мы судим о мире лишь в пределах наших грубых чувств, ограничиваясь полем собственного зрения – и попробуй расскажи слепому от рождения, что такое утренняя заря, весенняя степь в тюльпанах, улыбка твоего сына-младенца… попробуй докажи нам, что мы слепы. Да, не все видимо, не все открыто нам. Потому и ошибаемся куда чаще, чем поступаем и думаем верно, а свои предположения и домыслы принимаем за будто бы существующее, реальное, неправильно толкуем даже простейшие обстоятельства… Нет, хоть сколько-нибудь умный человек не должен принимать слишком однозначные решения, всегда надо оставлять некий запас для непредвиденного развития событий, хотя бы по наитию предполагать о существовании многого невидимого вокруг нас, тоже влияющего на ход всех дел в мире…»

Как много передумал он за эту бессонную ночь, глядя в дымоход на горящие где-то в бездонной глубине небес звезды.

Много прошло времени с той начальной поры! И сколько дорогих, родных ему людей навсегда ушли в тот звездный мир – и мать с отцом, и старик Усун, и Джамуха, Боорчу, Мухулай… А теперь и Джучи вступил в их родной невидимый круг и, может, празднует встречу с ними… Самые близкие ему, самые выдающиеся из людей собрались там, и не пора ли и ему к ним?..

Он забылся ненадолго – и, как не раз уже было в последнее время, проснулся, вскинулся: опять оттуда, из-за далеких звезд кто-то немигающими, до дрожи родными пронзительно синими глазами глядел на него… Или это сам он видел себя – оттуда, с невообразимой вышины?..

– Нет, так дело не пойдет… – пробормотал он и с трудом поднялся, стал одеваться. Услышав это, турхаты, сидевшие возле входа, тоже вскочили, один из них раздул огонь в очаге.

Кромешную темноту за дверью сурта прокалывали только ярко горевшие на небе звезды. Хан вдыхал прохладный воздух с жадностью путника, припавшего губами к живительному источнику в пустыне. И сердце, тревожно бившееся в груди, немного успокоилось. Теперь он вспомнил, что в полудреме слышал голос матери: