— О моей душе предоставьте заботиться мне, —
пробормотал Эндрю.
— В тебя, Эндрю, я верю больше, чем в любого другого рыцаря
при дворе. — Голос Джеффри стал предельно серьезным, взгляд его не
отрывался от лица Эндрю. — Мы хотим избежать столкновения с этой страной,
кто бы ей ни правил. Там должен быть человек, на которого мы могли бы
положиться. Король спрашивал, есть ли у меня такой на примете, и я еще раз
подтвердил свое полное доверие к тебе. Его величество полностью со мной
согласился.
— Негодяй, — сказал Эндрю ворчливо. — Умеешь
подластиться. Стоит ли удивляться после этого, что ты — правая рука
короля.
— Так ты выполнишь наше пожелание?
— Я сделаю все, что смогу. Если же ничего не получится...
— У тебя не может не получиться. Ты слишком умен,
чтобы дать обвести себя вокруг пальца какому-то там шотландцу.
Губы Джеффри вновь сложились в улыбку.
— Боже, остановись! Еще один комплимент, и меня разорвет от
самодовольства, — рассмеялся Эндрю.
— Король и его подданные будут в неоплатном долгу перед
тобой, если ты сумеешь с этим управиться. Будут спасены многие и многие жизни,
Эндрю. А там... Там можешь не сомневаться, король продемонстрирует публичное
благоволение к тебе более материальным путем.
Лицо Эндрю побагровело.
— Святой Господь, ты что же, думаешь, я пойду на это ради
платы?
— Нет, Эндрю, и в голове не держал ничего подобного.
Слишком уж хорошо я тебя знаю. Я всего лишь повторяю слова его величества, и
— он шагнул к другому длинному столу у самой стены, — я должен
предложить тебе это.
Он сдернул со стола покрывало, под которым лежал меч —
и какой меч! Лезвие его мерцало в бледном свете. Лежавшие чуть поодаль ножны не
были украшены обычными в таких случаях драгоценными камнями, рукоять была
сделана все из той же гладкой стали, но у всякого знатока при одном взгляде на
оружие захватило бы дух.
— Король крайне сожалел, что не может преподнести тебе меч в
той великолепной отделке, какой ты, по его мнению, заслуживаешь. Драгоценные
камни украсят ножны и рукоять меча сразу по твоему возвращению. Он велел
передать его тебе как знак милости, восхищения твоим мужеством, с пожеланиями
успеха.
Эндрю какое-то время не мог ничего выговорить. Ему не нужны
были пояснения, чтобы убедиться: перед ним истинный шедевр оружейного
искусства. Он подошел к Джеффри и благоговейно поднял громадный обоюдоострый
меч. Тот оказался настолько удобным, что казался продолжением его руки.
— Потрясающе! — выдохнул Эндрю.
— Я знал, что ты сумеешь оценить его.
— Когда я должен выехать?
— Чем скорее, тем лучше. События движутся к кровавой
развязке, и каждая минута на счету. У тебя слишком мало времени на прощание, и
я боюсь, что многие леди останутся неутешными по случаю твоего отъезда. Сочту
за честь выразить им твои глубочайшие сожаления.
Эндрю ответил широкой ухмылкой, мгновенно преобразившей его
лицо, добавившей в него тепла, которое, как солнце, осветило изнутри его
суровую красоту.
— Я отправлюсь с рассветом. Это тебя устроит мой любезный,
хотя и не в меру навязчивый друг?
— Вполне.
— Ну, полагаю, ты предложишь мне еще вина, и мы присядем,
чтобы обсудить детали.
— Обсуждать нечего. — Джеффри засунул руку в карман
камзола и вытащил небольшую связку бумаг. — Здесь все, что требуется.
Внимательно прочитав все эти бумаги, ты, твердо запомнив их содержание, тут же
их уничтожишь.
— Это надо понимать так, что существуют люди, которые... не
разделяют твоих целей.
— Существуют... по ту и по эту сторону. Достаточно сильные
для того, чтобы ты имел основания серьезно опасаться за свою жизнь. Скажу
прямо, без околичностей: с некоторыми из наших связных произошли э-э...
дорожные происшествия. И там, и здесь хватает посторонних ушей, и меньше всего
я желал бы, чтобы сведения о твоем задании перестали быть секретом. Будь
предельно осторожен, друг мой, осторожен и бдителен. Следи за каждой тенью и
каждым шорохом и никогда не оставляй свою спину неприкрытой.
— Не беспокойся.
Эндрю сунул бумаги под рубаху, поближе к телу, затем взял
меч, подержал, любуясь им, и вложил лезвие в ножны.
Джеффри протянул руку, и Эндрю пожал ее; так друзья выразили
уважение и привязанность друг к другу, преданность стране и королю.
Погруженный в свои мысли, Эндрю скакал по темным и гулким
улицам ночного города. Он не испытывал страха, но ощущение громадной ответственности,
возложенной на него, тяготило. Привязав лошадь у дверей дома, он отправился
наверх, чтобы приготовиться в дорогу.
Он не стал будить слуг, кроме старого верного Чарлза,
состоявшего при нем со времен отрочества.
— Сэр, что значит вся эта спешка? Что-нибудь приготовить?
Может быть, я должен вас сопровождать?
— Нет, Чарлз. Ты остаешься. Эту поездку мне придется
предпринять в одиночестве. Приготовь лишь немного провизии. Я предполагаю, по
возможности, скакать без остановок. Чем меньше людей меня увидят, тем лучше.
— Вы отправляетесь один?!
Чарлз был озадачен и обеспокоен. Он так долго служил сэру
Эндрю, что у него в голове не укладывалось, как это хозяин может отправиться
куда-то без него.
— Увы, да.
Эндрю сдержал улыбку, не желая обидеть преданного слугу.
— Когда ждать вас обратно?
— Это зависит от... от стольких обстоятельств, что лучше об
этом не говорить. Позаботься обо всем здесь, Чарлз. Хозяйство и все мои дела
оставляю в твоих надежных руках. — Наклонившись к слуге, он прошептал ему
на ухо: — Я еду по поручению короля.
Что бы ни произошло, Эндрю мог быть твердо уверен в одном: о
его делах от Чарлза никто и ничего не узнает, верный слуга скорее умрет, чем
проговорится.
Чарлз стоял и смотрел, как Эндрю облачается в
темно-коричневое поношенное платье, которое он надевал только в тех случаях,
когда ему приходило в голову заняться физическим трудом или пофехтовать.
Закрепив меч на перевязи, Эндрю обернулся и чуть не
расхохотался: такое недоумение и любопытство было написано на лице Чарлза.
Тот кивнул и застыл, прислушиваясь к удаляющемуся звону
хозяйских шпор в прихожей и длинном коридоре, ведущем к двери. Подойдя к окну,
Чарлз поглядел сверху, как Эндрю затягивает подпругу и вскакивает в седло.
Он отправился в дорогу, снаряженный лишь совершенно
необходимыми вещами, так что определить его принадлежность к высшему
английскому дворянству было абсолютно невозможно, и, если бы с ним произошло
что-то плохое, вероятнее всего, никто никогда не узнал бы, что с ним стряслось.