Придворное общество - читать онлайн книгу. Автор: Норберт Элиас cтр.№ 41

Итак, этикет не нуждается ни в каком обосновании соображениями пользы. В нем придворное общество представляет себя для себя самого, каждый индивид в отличие от каждого другого, а все вместе — дистанцируясь от не принадлежащих к обществу. Таким образом, каждый индивид, и все они вместе, подтверждает свое существование в качестве самоценности ^[93].

15.

«Жизнь при дворе — это серьезная и печальная игра, которая предполагает, что следует правильно располагать свои полки и батареи, иметь вполне определенные намерения, последовательно выполнять их, препятствовать исполнению намерений своих противников, иногда рисковать и играть в расчете на случай; и после всех этих отступлений и маневров выясняется, что это шахматы и, возможно, уже грозит неизбежный мат» ^[94].

Жизнь в придворном обществе не была мирной. Множество людей, непрерывно и неотвратимо привязанных к одному кругу, было велико. Они давили друг на друга, вели борьбу за престиж, за место в придворной иерархии. Не прекращались аферы, интриги, споры о ранге и монаршей милости. Каждый зависел от другого, а все вместе — от короля. Каждый мог повредить каждому. Кто сегодня занимал высокое положение, завтра опускался на дно. Никаких гарантий не было. Каждый должен был искать союза с другими людьми, занимавшими более высокое положение, избегать ненужной вражды, тщательно продумывать тактику борьбы с неизбежными врагами, самым точным образом отмерять удаление и приближение по отношению ко всем прочим людям, соответственно своему собственному положению и «котировке» ^[95].

Соответственно этой структуре придворное общество особенно сильно развивало в принадлежащих к нему людях иные стороны, чем буржуазно-индустриальное общество. Перечислим здесь некоторые из них:

1. Искусство наблюдать за людьми.

Это не «психология» в научном смысле этого слова, но растущая при дворе из самой жизненной необходимости способность отдавать себе отчет об организации, мотивах и способностях других людей. Нужно видеть, как эти люди мысленно прослеживают жесты и выражения другого, как они тщательно обдумывают смысл, намерение и значение выражений находящихся рядом людей.

Один пример, стоящий многих:

«Я сразу понял, говорит однажды о ком-то Сен-Симон, — что он охладевает; я очень хорошо следил за тем, как он себя при мне ведет, для того чтобы понять, что может быть случайного в поведении человека, связанного с такими неясными делами, а что — подтверждает мои подозрения. Очевидность моих подозрений заставила меня полностью отступиться от этого человека, совершенно ничего не показывая…» ^[96]

Это придворное искусство наблюдать за людьми тем более приближается к действительности, что оно никогда не бывает направлено на то, чтобы просто рассмотреть человека самого по себе, как существо, получающее важные указания в первую очередь от себя самого. Скорее, в придворном обществе индивида всегда рассматривают в его общественной связи, как человека в его отношении к другим. Здесь также проявляется тотальная привязанность придворного человека к обществу. Но искусство наблюдения за людьми относится не только к другому — оно распространяется и на самого наблюдателя. Здесь развивается специфическая форма самонаблюдения. «Что предпочтительнее, то кажется ближе», — говорит Лабрюйер ^[97]. Самонаблюдение и наблюдение за другими людьми параллельны друг другу. Одно не имело бы смысла без другого. Здесь, стало быть, мы не имеем дела с наблюдением своей «души», с погружением в самого себя как изолированное существо для проверки и дисциплины своих самых потаенных душевных движений ради Бога — как в случае самонаблюдения, возникающего в первую очередь по религиозным мотивам. Но речь идет о наблюдении за самим собой с целью дисциплинировать себя в общественно-светском обиходе: «Человек, который знает двор, является хозяином своих жестов, своих глаз и своего лица; он все глубоко прячет и совершенно непроницаем, он скрывает свои плохие поступки, улыбается своим врагам, управляет своим настроением, маскирует свои страсти, противоречит своему сердцу; он говорит и действует вопреки своим чувствам».

Причем здесь нет ничего такого, что могло бы породить в человеке склонность вводить себя самого в заблуждение относительно мотивов своего поведения. Как уже говорилось, он вынужден искать за скрытым и сдержанным для стороннего наблюдателя поведением других их подлинные мотивы и побудительные силы. Он почувствует себя потерянным, если не сумеет снова и снова обнаруживать за внешней бесстрастностью других лиц, конкурирующих с ним за возможности сохранения и приращения престижа, их побудительные аффекты и интересы. Точно так же придворный должен знать что-то и о своих собственных страстях, чтобы уметь действительно маскировать их. Не только в поле буржуазной, капиталистической конкуренции, но уже и в поле придворной конкуренции сформировалось представление об эгоизме как побудительной силе человеческих действий, и из этого общества произошли первые откровенные описания человеческих аффектов в Новое время. Вспомните, например, «Максимы» Ларошфуко.

Искусству наблюдения людей соответствует искусство описания людей. Книга, а тем самым и процесс писания имели для придворного человека совершенно иной смысл, чем для нас. Он не преследовал цели какого-либо оправдательного или объясняющего причины самоистолкования и самоописания То, что было сказано выше о позиции придворного человека по отношению к самому себе, верно и применительно к самоописанию. Оно, так же как и поведение при дворе, являлось самоцелью, не нуждающейся в обосновании или оправдании и не допускающей такового.

Придворный человек описывал себя прежде всего в речи и действии, — в специфического рода действии. Его книги суть не что иное, как непосредственные органы общественной жизни ^[98], части бесед и светских игр или, как большая часть придворных мемуаров, несостоявшиеся беседы, разговоры, для которых по той или иной причине не было собеседника. Поэтому в придворных книгах для нас особенно хорошо и непосредственно сохранена та позиция, которую занимали эти люди в самой жизни.