В такие моменты воспринимаешь – и тем более запоминаешь – уже просто самое яркое, брутальное, китчевое.
Или огромное.
14
Но здесь совсем другая публика. И несмотря на то, что Арсенал стоит на берегу с классическими венецианскими видами, а сады Джардини разделяются каналами на две неравные части, ощущение Венеции странным образом пропадает.
Во-первых, люди другие, каждый сам по себе – отдельный, отборный экспонат. Много молодежи с живыми глазами, это вам не тупые туристические потоки муравьев, разглядывающих витрины.
Во-вторых, обилие разноплеменного искусства выводит тебя за скобки не столько времени, сколько пространства.
Особенно после того, как стемнеет.
15
Другие берега – огни в жилых домах напротив, многочисленные кампанилы, гоняющие голубей, пронзительно розовый закат над Салюте – превращаются в картонную декорацию, вырезанную из фольги.
Ведь если любая козявка, раздутая до размеров монументального зала, в котором раньше собирали суда, претендует на живописность, автоматически включая поиски смыслов, то самоигральные венецианские окрестности даже и не требуют никакого такого усилия.
16
Ад беззастенчивого, безостановочного потребления; жажда интерактива, который, кстати, судя по всему, пошел на убыль, и безоговорочных развлечений. Видимо, в таком же хроническом ступоре наши предки ходили по ярмаркам смотреть на бородатую женщину и человека-слона.
Механизм, кажется, тот же самый, ну или сильно на него похожий: глазеть раскрыв рот на нечто, обслуживающее самые разные твои потребности и интересы. Другое дело, что должны же быть «умные вещи» и «неразменные рубли», которые выхолащивать, полностью выхолостить невозможно.
Интеллектуальные потребности тоньше и горше ярмарочного балагана, пусть и затеянного с самыми добрыми намерениями.
Впрочем, о чем это я?
Механизм запущен и бесперебойно работает, а что там в сухом остатке, уже не важно. Московская биеннале особого смысла тоже не имеет, но неужели же лучше, если ее не будет?
Разумеется, нет.
17
Сейчас много пишут о кризисе кинофестивалей, так вот Биеннале – несмотря на то, что, в отличие от кинофестов, выставляет единичные вещи, – погрязла в еще большей проблематичности: информации становится все больше, и все больше художников, стран, течений, явлений, стремлений – нужны, вероятно, новые, какие-то иные подходы.
Может быть, менее насыщенные, менее абстрактно сформулированные? А то устроители смотров-конкурсов подобного рода любят завернуть нечто возвышенно-пафосное ни о чем…
Иначе в садах Джардини и в Арсенале мы получаем «дубль Венецию», «Venice-штрих» – переполненный «сокровищами» и «тварями» ковчег, на котором есть место всем, кроме тебя.
12 ноября 2013 года
Мои твиты
Пн, 20:59. На Пьяццетте заметно для глаз прибывает вода, первым делом затопляя торжественные входы в базилику Сан-Марко, пузырится сквозь щели в плитах.
Пн, 21:02. «Дож» мне все время хочется почему-то написать с двумя буквами «ж» (или даже с тремя): дожжж…
Пн, 21:03. Вход в Сан-Марко бесплатный, но внутри билеты: в музей собора (€5), оно стоит того, в сокровищницу (€2) и позырить на главную икону (€3).
Пн, 21:08. Две квадриги, настоящая (под крышей) и копия (на балконе, выходящем на площадь).
Пн, 21:18. В кассе Дворца дожей купил общемузейный билет (на и собраний) за €24. Сам Дворец дожей стоит €16.
Две недели на воде
Интересно наблюдать, как на туристических сайтах обсуждают оптимальные сроки «пребывания» в городе.
Разброс удивительный – от трех дней, вмещающих Бурано, Мурано и в лучшем случае Галерею Академии, до суток, видимо для самых торопливых.
Что, впрочем, не лишено логики и традиции, растущей из стандартов гранд-тура, предполагающего максимально, насколько это возможно, частую смену картинки за окном странствующего дилижанса.
Уважающим себя, просвященным путешественникам в Венеции нужна неделя, поскольку они знают о живописи, притаившейся в церквях, которую, точно ягоды в траве, следует собирать не один день. Хорошо, если неделю, еще лучше, если и вовсе дней десять.
Хотя нет, десять для современного туриста – это уже too much с явным перебором. Нынешний странник схож с маленьким ребенком, нуждающимся в постоянном обновлении игр и ощущений; островная жизнь начинает тяготить такого человека однообразием, на самом-то деле являющимся неоспоримым достоинством Венеции. Основой его уникальности, открытой Георгом Зиммелем.
Ибо Венеция едина, так как обозрима, одномоментна и «подчинена единому ритму». В ней нет времен года. Она кажется неизменной, хотя постоянно меняется. Но большинство зримых изменений сосредоточено в воде, от которой можно всегда отвести глаза в сторону неподвижности. Здесь ничто не отвлекает от того, на чем ты хочешь сосредоточиться. Или отвлекает в меньшей степени.
«Вопрос о сроках», впрочем, возникает псевдонимом прагматики, перебирающей оставшиеся дни отпуска, точно мятые купюры в кармане. Мы все цинично думаем о том, как использовать Венецию с максимальной отдачей и выгодой для себя, даже не предполагая, что самый оптимальный режим вкушения здесь – между делом: простая жизнь, без затей и особенных планов.
То, что очень точно сформулировал Чехов в письме И. Л. Леонтьеву (Щеглову): «Я еду не для наблюдений и не для впечатлений, а просто для того только, чтобы пожить полгода не так, как я жил до сих пор».
«Две недели в Венеции промелькнули быстро, как сладкий сон – быть может, слишком сладкий; я тонул в меду, забыв о жале. Жизнь то двигалась, вместе с гондолой, на которой мы покачивались, плывя по узким каналам под мелодичные птичьи окрики гондольера, то, ныряя, неслась с катером через лагуну, оставляя позади радужный пенный след; от нее остались воспоминания разогретого солнцем песка, и прохладных мраморных покоев, и воды, воды повсюду, плещущей о гладкие камни и отбрасывающей ярких зайчиков на расписные потолки; и ночного бала во дворце Коромбона, какие, быть может, посещал Байрон; и другие байронические ночи – когда ездили ловить scampi на отмелях Chioggia и за пароходиком тянулся по воде фосфоресцирующий след, на корме раскачивался фонарь, и невод поднимался на борт, полный водорослей, песка, бьющейся рыбы; и дыни с prosciutto на балконе прохладными утрами; и горячих гренков с сыром и коктейлем с шампанским в баре у „Хэрри“.
Помню, как Себастьян сказал, взглянув на статую Коллеони:
– Грустно думать, что, как бы там ни сложились обстоятельства, нам с вами не придется участвовать в войне».