Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Бавильский cтр.№ 27

Страница

Тем более что в округе есть еще какое-то количество обязательного к просмотру.

Главное, чтобы, пока разбираешься с Тинторетто, не стемнело. Ибо ночь набрасывается на город, как платок на клетку с попугаем, одномоментно.

День раскалывается на две неравные части, каждая из которых требует своего образа жизни. Пока тепло и светло, можно (и нужно) ходить по заведениям. Вечер же предназначен для поворота линз внутрь, для никому не заметных телодвижений, связанных с бытом и разговорами, бесцельного шатания по каменным лабиринтам в толпе точно таких же, как ты, ошалевших от безнадзорности туристов.

Кстати, сегодня мощный отлив, и набережные оголяют свои старческие десны, заросшие мхом, лишайниками и водорослями.

Тинторетто расписывал Скуола Сан-Рокко 23 года. Подробности можно разыскать в путеводителе или же на сайтах, хотя в том-то и заключается один из самых естественных вариантов рассказа об этом чуде живописи – вместо анализа картин или впечатлений, ими производимых, взять и спрятаться за впечатляющую и подчас авантюрную фактуру.

Ибо описать то, что творится внутри, невозможно.

Тинторетто расписывал картинами и фресками два вместительных этажа, причем начинал со второго, куда и подымаешься сразу после покупки билета по изысканной, украшенной картинами и барочными выкрутасами лестнице.

Фрески на холсте начинаются уже здесь, хотя не все они принадлежат Тинторетто, а ковыряться в авторстве, когда тебя подхватывает огнедышащее нетерпение, невозможно. Неодолимая сила тянет на второй этаж, куда ты бежишь, прыгая через мраморные ступени, боясь опоздать. Куда? Зачем? Оно же никогда (надеюсь) не закончится.

Вся мощь и красота зала Супериоре (Верхнего) обрушивается на тебя одномоментно. Окон нет, полумрак, несмотря на фонари, из-за чего кажется, что художества покрывают все 100 % площади. Хотя на самом деле большую часть пространства занимают дубовые панели. На стенах и в простенках между деревянной резьбой – огромные картины из Нового Завета, на потолке – из Старого. И все это живет одномоментно, мерцает, окруженное лепниной, струится, действует.

Я и полюбил Тинторетто за эту таинственную жизнь внутри. За тела, точно вываливающиеся из затемненного фона. За мягкий, струящийся свет, предшествующий Рембрандту.

Ультрафиолетовые исследования показали, что Тинторетто любил импровизировать прямо на холсте, из-за чего кисть его как бы подергивается и слегка дребезжит.

Контур размывается и становится нечетким – так, как это будет позже сначала у Франса Халса и позже у барбизонцев, а затем и у импрессионистов, конечно. Хотя лица, лики и тела у Тинторетто всегда конкретны, почти осязательны, отчего и происходит выпадение всего этого телесного из окружающей людей, богов и героев фоновой мути. К тому же все это перекручено в плотные эмоциональные жгуты: нервы напряжены до предела, мускулы каменеют буграми, в глазах и мимике преувеличенно сильные (нечеловеческие) эмоции.

Плюс, конечно, сюрреальный, небывалый свет – от золотистой поджаристой корочки до матовой жемчужности, постоянно струящийся, вихрящийся и не застывающий ни на мгновение.

И так почти в каждом его опусе, едва сдерживающем собственный темперамент, как тот конь, что роет копытом землю в ажитации. А теперь представьте, что вы смотрите не на одну-единственную картину в музее, но приходите сюда и хаосмос Тинторетто обступает, наваливаясь на восприятие со всех сторон, давит постоянно сужающимися стенами, льется бурным потоком с потолка.

Ты пришел посмотреть искусство и чувствуешь себя не вполне человеком, но так и не можешь определить, что же все-таки с тобой происходит: тотальный, костром обступающий все органы чувств Тинторетто – серьезное, между прочим, испытание для вестибулярного аппарата.

Вот уж точно, голова начинает идти кругом, особенно когда берешь в руки зеркало.

Очень, кстати, неудобный гаджет – разложенные по банкеткам зеркала, позволяющие рассматривать потолки с дополнительным головокружением: овальные и круглые плафоны, впаянные в барочную лепку, точно следы от ожогов или укусов, проплывают внутри зеркал совсем уже как-то мимо.

Ловишь их, как какие-нибудь солнечные зайчики, а они норовят соскользнуть, съехать в сторону, пролиться на пол.

Притом что общее движение стен, одетых в латы дубовых пахнущих ладаном панелей, ни на секунду не прекращают многочисленные вихри внутри картин, перетекающие на соседние. Которые, да, сильно потемнели и оттого стали чуть сдержаннее, чуть лаковее, но при этом не перестали жить своей особенной вечерней, совсем как после венецианского заката, жизнью.

В Скуоле – строжайший запрет на фотографирование, хотя щелкать объективом в момент, когда ты постоянно «щелкаешь клювом», практически невозможно.

Твой процессор оказывается загружен (перегружен) таким количеством разнородных, разнозаряженных процессов, раздирающих на драки-собаки, что дополнительная опция способна вывести из равновесия, даже из рабочего состояния весь воспринимающий организм.

Тем более что свет здесь поставлен таким образом, чтобы сделать это запечатление невозможным. Лампы и фары, подсвечивающие картины, бликующие по Новому Завету и дополнительно искажающие Ветхий, заставляют воздух верхнего зала загустевать до состояния давным-давно просроченного бальзама.

Да, а есть ведь здесь еще и ход в недавно отреставрированный зал Альберго с громадной работой про Голгофу ^[12] и другими, менее масштабными историями о Христе у Пилата, Несением Креста и прочими разноцветными евангельскими эпизодами, решенными панорамно. С одновременными многофигурными наплывами и совмещениями разных плоскостей, пространств, перепадами локальных мизансцен и окраинных территорий.

Здесь, симметрично залу Альберго, есть и дубовая гостиная, в которую, слава богу, не пускают, и реставрируемая алтарная часть, сокрывшая четверть зала под темными одеждами.

Спускаешься на первый, в более спокойный зал Террена (Нижний), откуда стартовал парой часов раньше и где картины Тинторетто не подменяют окна, но чередуются с ними. Из-за чего в пространстве возникает нейтральный бесцветный воздушок и напряжение начинает падать. Резко сдуваться. Здесь «всего» шесть больших полотнищ с «Благовещением», «Бегством в Египет» и «Успением Богоматери», которым дневной свет добавляет неожиданной эффектности простоты, но я сосредоточился не на них, а на двух парных портретах, засунутых в самый дальний от входа угол.

Это «Мария Магдалина» и «Мария Египетская», взятые без какой бы то ни было композиционной преувеличенности, в узком вертикальном формате. Лишь одинокая фигурка, окруженная ласковым светом (Магдалина сидит лицом к нам, Мария Египетская – спиной, и складки ее одеяния рифмуются с пробегающим мимо водоемом), инкрустированная в фосфоресцирующий пейзаж.

Страница