Письма с Прусской войны - читать онлайн книгу. Автор: Денис Сдвижков cтр.№ 56

По источникам ясно видно разделение доблести на службе и индивидуальной смелости. «Храбрость и неустрашимое мужество», упомянутые в императорском указе по итогам Цорндорфской баталии, рассматриваются как норма службы. Бегство и пьянство «поносны и бесчестны» прежде всего по отношению к монарху, «вящей славе» которого наносят ущерб ^[684]. В частной беседе с австрийским посланником для императрицы оказывается «совершенно вне разумения» (unbegreiflich) бегство с поля боя принца Карла и барона Сент-Андре ^[685]. Уставным долгом офицера на баталии было «позитурою гордою ободрять подчиненных, и делать их смелыми, неторопливыми и на себя надежными» ^[686].

С точки же зрения личной чести выражение страха пока не является абсолютным табу, как позднее в золотой век дворянской культуры. Есть и нюансы в толковании храбрости и отваги: в поведении на войне позитивно оценивалось в этот период скорее следование регулярству, чем личная храбрость в ее позднейшем романтическом понимании ^[687]. Пока баталия идет своим регулярным чередом, пока пишущий находится в составе боевых порядков, он почти всегда описывает происходящее как коллективное действо: «нас атаковали», «мы атаковали». Тогда как вне боевых порядков, в «разсеянии», чувствуют себя неуютно. Тут уже не до «марсова праздника», и описание индивидуализируется: «Отдал шпагу, знак (офицерский. — Д. С.) и шарф чтоб лехче иттить. А сзади нас гусары пруские желтые рубят всех» (№ 81).

Положение усугубляется тем, что вокруг враждебная страна с прусскими «мужиками»-партизанами. Но и с другой стороны на том же поле лейтенант Христиан фон Притвитц так же бросает шпагу: солдаты бегут, его контузило, причем своей прусской пулей. Придя в сознание и увидев себя в одиночестве «mich ein solcher Schrecken überfiel, dass ich ziemlich fassungslos den Degen liegen ließ und ohne alle Armatur in Zorndorf eintrat» ^[688].

Для офицера по должности, презираемого армейскими снабженца ^[689], так и вообще допустимо еще прямо признавать свое малодушие: «Товарищи мои <…> были при той баталии, хатя и в обозе, точию в ужасном страхе, а мне трафило пробыть то время здесь в четырех милях или верстах в трицети», в «безопасти» (№ 62) ^[690]. В уютном Кенигсберге поручик Болотов тоже содрогается, читая длинный список Цорндорфских потерь: «Укокошут молодца <…> и все беси в воду. <…> В меня попадет как в других, и тогда славься себе пожалуй и утешайся тем, что умер на одре чести ^[691]». Однако уже тогда этот его «запах малодушия» порицается в письмах друга Болотова флотского офицера Николая Тулубьева ^[692].

Абсолютный критерий равновесия между страхом и честью — отношение к смерти в бою, где «долг, присяга и любовь к отечеству кровь свою проливать» обязывают ^[693]. В письме И. М. Приклонского брату (№ 78) описывается гибель третьего брата Александра, на которую вскоре А. П. Сумароков, родственник Приклонских по матери, откликнется изящным мадригалом:

Сам участник событий, как мы увидим, далек в восприятии смерти от всякого пафоса и героизации: «Боже милостив, Господи, как мы бесчасны». Помимо горечи потери его особое сокрушение в том, что тело оказалось брошено. Что значит для человека эпохи не только презрение родственного долга, но, что едва ли не важнее, умаление шансов на воскрешение тела при Втором пришествии.

Вслед за описанием гибели брата Иван Приклонский тут же пишет о своем страхе под огнем прусской артиллерии: «Пули около меня лежали, как уже более описать невозможно, да уже и не страшны наконец были. А когда был страх то пушечныя ево ядры. Очень от них у нас урон был великий». В конце следует характерный контекст: «Притом а я прошу батюшка, как я вас и прежде моими писмами просил, если можно как меня отсюдова выручить. А я права внутренно нездаров» (№ 78).

Как можно видеть по текстам, просьбы содействовать или просить «милостивцев» об отставке или хотя бы об отпуске присутствуют в «поручительной» части писем чаще всего. И это отнюдь не обязательно связано с внешними обстоятельствами — к примеру, ранением, как можно было бы подумать (автор предыдущей цитаты как раз не ранен). Зато сплошь и рядом используется формула «мочи нет»: «Я слава Богу здаров… Пожалуй друг мой а я уже канечно призываю Бога в помочь и пресветлую его матерь неотложи ежели жив буду чтоб попросить в отставку, мочи моей нет» (№ 73).

Авторы писем осознают, что такие просьбы согласны с неформальной практикой ^[695], но противоречат формальной этике службы. Прямые просьбы могут навлечь «предосуждение вечное», отсюда предпочтение «давать комиссию» ^[696] родным и знакомым: «Изволите вы писать чтоб мне <…> просителное писмо отписать о возвращении меня к петербурхской команде и на оное доношу <…> мне писать неможно опасаясь не трафило бы кому мое писмо видить, чрез што могу вовеки на себе нарекание иметь, а ежели искать случаю то вам <…> А моей руки по таким делам чтоб видно не было» (№ 82).