Инна решила, что письма, которые будут приходить из колонии (она была уверена в том, что Алексей буквально забросает ее письмами), она станет рвать, не читая. В мелкие клочки. Рвать! А лучше – жечь! Но писем не было, и это обстоятельство тоже свидетельствовало не в пользу Алексея. Невинно обвиненный человек приложит максимум усилий к тому, чтобы оправдаться. Он просто не сможет смириться с несправедливостью, забросает все инстанции жалобами, а всех близких – письмами. Так, во всяком случае, казалось Инне. И то, что Алексей после того, единственного свидания хранил молчание, не пытаясь больше ничего доказывать и ничего объяснять, напрямую свидетельствовало о его вине. Знает кошка, чье сало съела, это у нее на морде написано…
Было жаль всех – себя, сестру, дочь, несчастную Нину… Всех, кроме Алексея. Инна пыталась вычеркнуть его из жизни (это выражение впервые употребила дочь – хорошо сказано), пыталась забыть, пыталась сделать вид, что у нее не было никакого мужа, но не получалось. Алексей постоянно возвращался – в воспоминаниях, во снах, в разговорах с сестрой. Дошло до того, что сестра сказала, что пора бы ей уже успокоиться. Сказала мягко, без малейшего упрека, скорее, с заботой и состраданием, но сигнал прозвучал явственно.
Успокоиться?
А как?
Если бы Инна знала, то давно бы успокоилась.
Но разве можно успокоиться, когда понимаешь, что жизнь была прожита как-то не так?
Проклятая реальность! Почему в ней, в отличие от компьютерных игр, нет рестарта, возможности начать все заново? Как бы было хорошо нажать кнопку и в тот злополучный августовский день остаться дома, как советовала мама, а не тащиться на Баррикадную с ее баррикадами, будь они трижды прокляты!
Мама как в воду смотрела. Сначала не хотела отпускать – страшно же, уговаривала, убеждала, а когда поняла, что уговаривать бесполезно, сказала: «Смотрите, дочки, чтобы вам ваше упрямство боком не вышло!»
Мама! Если ты смотришь сейчас оттуда, то знай, что ты была права! Знай и прости, что мы тебя не послушались! Нам очень жаль, но уже поздно что-нибудь менять… А так хочется изменить!
20
Узнавать о смерти близкого человека ужасно. Узнавать о смерти близкого человека из газетной хроники ужасно втройне. Строчки прыгают перед глазами, перечитываешь снова и снова, надеясь, что ошибся, но надежды напрасны. Надежды всегда напрасны.
«В субботу, 12 июля, около шести часов утра в садовом обществе «Привольные просторы» Истринского района Московской области произошел пожар. Сгорел один из домов, принадлежавший жительнице Москвы Инне К. Пожарные, прибывшие на место, быстро смогли справиться с огнем, однако хозяйку дома спасти не удалось. Ее обгоревшее тело было обнаружено в подвале. Предполагается, что несчастная женщина спустилась туда, спасаясь от огня, когда поняла, что не сможет выбраться из горящего дома. Возможно, она впала в панику и не отдавала себе отчета в своих поступках. Пожарные высказали предположение, что пожар мог произойти из-за возможного замыкания в электропроводке. Погибшая Инна К. была женой бизнесмена Алексея К., в 2004 году осужденного за изнасилование своей секретарши. В свое время наша газета широко освещала эту историю…»
С газетой в руках Алексей явился к начальнику отряда. Тот все понял и вошел в положение – разрешил сделать междугородный звонок из своего кабинета. Алексей начал с номера Инны – вдруг ошибка, вдруг погибла не она, вдруг сгорел совсем другой дом, вдруг корреспондент все напутал? Как путают журналисты, причем не нарочно, а случайно, Алексей знал. В статье, посвященной его фирме и им же проплаченной (статья в хорошем журнале – это не только «рекламно», но и престижно), розоволицый корреспондент по имени Иннокентий переврал все – фамилию директора, название фирмы и даже район Москвы, в котором находилось предприятие. А ведь ему всю информацию в руки дали, оставалось только правильно переписать!
На звонок ответил незнакомый мужчина. Сказал, что это уже третий год как его номер. Алексей умоляюще посмотрел на начальника отряда, тот махнул рукой – звони, мол, еще, разрешаю – и деловито зашелестел бумажками, лежавшими на его столе.
С номером Лизы вышла та же самая оказия. Он оказался принадлежащим посторонней женщине. Хотелось верить, что жена и дочь сменили номера мобильных телефонов не для того, чтобы оградиться от возможных контактов с ним, а по каким-то другим причинам. Может, более выгодный тариф подвернулся, или оператора решили сменить.
Домашний телефон не отвечал. Алексей начал перебирать сохранившиеся в памяти номера телефонов (многие за ненадобностью были давно забыты), прикидывая, кому бы можно было еще позвонить. Очень к месту всплыл в памяти номер мобильного телефона Дмитрия Константиновича, профессора МАДИ, «почти соседа» по дачному поселку (он жил на параллельной аллее). Номер, сохранившийся в памяти с тех пор, когда Дмитрий Константинович делал по просьбе Алексея кое-какие расчеты, был легким для запоминания: тройка, семерка, туз (то есть единица), снова тройка, семерка, туз и ноль на конце.
Повезло. Дмитрий Константинович ответил после второго гудка.
– Здравствуйте, Дмитрий Константинович! Это Алексей Кудрявцев, ваш сосед по даче. Я сейчас далеко от Москвы и прочел в газете, что в поселке сгорел дом, вроде бы наш дом. Вы не уточните информацию?
Алексей выпалил все залпом, не делая пауз между предложениями. Некогда рассусоливать, некогда задавать обычные вежливые вопросы о делах и здоровье, да и незачем давать собеседнику время для того, чтобы удивиться звонку. Главное – поскорее задать вопрос. Дмитрий Константинович человек интеллигентный, ответит. Хотя может и отключиться. Не каждому охота общаться с насильником, отбывающим срок.
– К сожалению, сгорел именно ваш дом, Алексей Артемович, – Дмитрий Константинович, казалось, совершенно не удивился звонку. – Увы, Инна Олеговна погибла. О том, что там нашли именно ее, мы узнали от сотрудников органов, которые обходили наш поселок с обычными в таких случаях вопросами: кто что видел в то утро или накануне, не было ли подозрительных посторонних лиц и так далее. Мне очень жаль…
– Я могу вам позвонить еще? – спросил Алексей внезапно севшим голосом. – Если потребуется?
– Конечно, звоните, – разрешил Дмитрий Константинович.
Особого энтузиазма в его голосе не чувствовалось, но и на том спасибо, что разрешил. Мог бы и отшить.
По выражению лица Алексея начальник отряда понял, что в газете написали правду. Он что-то сказал, но что именно, Алексей не услышал, потому что в голове било оглушительным набатом: «Инны больше нет! Инны больше нет! Инны больше нет!..»
Инны больше нет, теперь он потерял ее окончательно. Мертвые не возвращаются. Инны больше нет… На слабеющих с каждым шагом ногах Алексей вернулся на склад, в свою каморку, опустился на табурет, обхватил голову руками и стал раскачиваться взад-вперед в такт набату. «Инны больше нет! Инны больше нет!..» Она погибла, а он даже не смог проводить ее в последний путь, положить цветы на ее могилу, не смог выразить, не смог уберечь… Были бы они вместе, так, может быть, ничего и не случилось, ведь за всем – и за проводкой, и за трубами, и за отоплением в обоих домах (в коттедже и на даче) Алексей следил внимательно. А без него, видимо, все потихоньку начало приходить в упадок… А теперь его жизнь пришла в упадок… В окончательный упадок… Или до окончательного упадка остался один шаг?