В огне революции - читать онлайн книгу. Автор: Елена Майорова cтр.№ 52

Такие «подвиги» не прошли мимо внимания вождей революции и способствовали его возвышению.

Параллельно революционным преобразованиям продолжалась жизнь богемы. Георгий Иванов, «Жорж опасный», самобытный поэт «Серебряного века», по словам А. Блока — «один из самых талантливых среди молодых стихотворцев», в котором «было что-то особенное, не поддающееся определению, почти таинственное», не мог равнодушно пройти мимо такого яркого явления, как блистательная Лариса: «Была барышня Лариса Рейснер, писала стихи про маркизов. За барышней ухаживали, над стихами смеялись», — вспоминал Иванов. «Стихи ее мне чрезвычайно не нравятся, манера держаться — тоже. Она держится «по-московски»: в одно и то же время и «декаденткой», и синим чулком, и «товарищем», и потрясательницей сердец. На мой «петербургский» взгляд, все это достаточно безвкусно». Но и он пленен, покорен, очарован юной красотой девушки.

Во время учебы в Психоневрологическом институте у Бехтерева и занятий в литературном кружке Лариса познакомилась с незаурядным человеком, чья любовь к ней сохранилась на всю жизнь, — Вивианом Итиным. Его романтические устремления были выше революционных; политические амбиции отсутствовали. Он призывал Ларису, «принцессу революции»: «Будем выше…» Он писал стихи, на которых сказывалось косвенное влияние кумира культурного общества Николая Гумилева:

Его намерения были предельно честны и благородны (и поэтому несколько скучны) — жениться на любимой девушке и посвятить жизнь любви к друг другу.

Он был среднего роста, тонкий, стройный, тщательно выбритый и гладко причесанный на английский манер. Тонкое, умное, всегда сосредоточенное лицо. Итин редко улыбался, но и во время улыбки лицо его оставалось задумчиво-грустным… Впоследствии Лидия Сейфулина прозвала его «Спящим царевичем».

Цену жизни и смерти он потом узнал, пройдя в гражданскую войну всю Сибирь в составе Пятой армии Тухачевского.

Но Лариса в сознании своей красоты и исключительности не разменивалась на мелочи — она ждала или великой известности как какая-нибудь Теруань де Меринкур (исключая ее ужасный конец), или великой любви, встречи с необыкновенным героем, достойным ее совершенства.

За два года до войны Алексей Толстой, впоследствии «Красный Граф», с друзьями в поисках места, где можно было бы отпраздновать новый 1912 год, присмотрели подвал во дворе дома Жако на площади Искусств. Они стали собираться там все чаще, назвав подвал клубом «Бродячая собака». Название было придумано от возникшей ассоциации творческой интеллигенции с никому не нужной бесприютной бродячей собакой. Здесь антрепренер Борис Пронин открыл арт-подвал, или артистическое кафе «Бродячая собака», которое вскоре стало одним из центров культурной жизни Серебряного века.

Многие зажглись идеей клуба для богемы. Стены большей из двух комнат кафе расписал художник Сергей Судейкин. «Не вмещаясь на стенах, вползали на потолок изгибы фантастических цветов; все в причудливых позах арапчата перемешивались с белокожими дамами, детьми, птицами; нарочито-яркое смешение красного и зеленого производило на неподготовленного зрителя впечатление, ведущее к обмороку». Николай Кульбин расписал меньшую комнату в духе кубизма, раздробив плоскость стен разноцветными геометрическими формами, хаотически налезающими друг на друга. Другой художник — Мстислав Добужинский создал эмблему клуба — симпатичную ушастую собачонку, попирающую лапой трагическую маску. А прообразом пса послужила «маленькая и злобная дворняжка Мушка», которую Сергей Судейкин купил у бродяги за два серебряных рубля.

В «Собаке» устраивались театральные представления, лекции, поэтические и музыкальные вечера. Именно там впервые читались многие стихи и звучали музыкальные пьесы. «Основной предпосылкой ’’собачьего” бытия было деление человечества на две неравные категории: на представителей искусства и на "фармацевтов”, под которыми подразумевались все остальные люди, чем бы они ни занимались и к какой бы профессии они ни принадлежали», — вспоминал поэт-футурист Бенедикт Лившиц. «В этот артистический подвал акмеисты и их друзья съезжались обыкновенно после полуночи, а расходились — только под утро». В своем известном мемуарном произведении «Петербургские зимы» Георгий Иванов живописал уклад жизни и нравы этого круга. Собирались «поздним вечером — после 12 и сидели всю ночь. Сводчатые комнаты становились к утру чуть волшебными, чуть «из Гофмана»: кто-то читает стихи… кто-то ссорится, кто-то объясняется в любви… расходились под утро, Гумилев с Ахматовой уезжали на утреннем поезде в Царское село… Вот стиль жизнь был у людей… Отоспаться — и снова за стихи».

Ему вторил Бенедикт Лившиц: «Затянутая в черный шелк, с крупным овалом камеи у пояса, вплывала Ахматова, задерживаясь у входа, чтобы по настоянию кидавшегося ей навстречу Пронина вписать в «свиную» книгу свои последние стихи, по которым простодушные «фармацевты» строили догадки, щекотавшие их любопытство. В длинном сюртуке и черном регате, не оставлявший без внимания ни одной красивой женщины, отступал, пятясь между столиков, Гумилев, не то соблюдая таким образом придворный этикет, не то опасаясь «кинжального взора в спину».

Красивые талантливые раскрепощенные женщины создавали непередаваемую атмосферу В большой моде был образ «женщины-вамп». Тэффи (Надежда Лохвицкая), в рассказе «Демоническая женщина» списала этот образ с Паллады Богдановой-Бельской, самой известной куртизанки Петербурга начала XX века, своего рода достопримечательности клуба. «Демоническая женщина отличается от женщины обыкновенной, прежде всего, манерой одеваться. Она носит черный бархатный подрясник, цепочку на лбу, браслет на ноге, кольцо с дыркой «для цианистого калия, который ей непременно пришлют в следующий вторник», стилет за воротником, четки на локте и портрет Оскара Уайльда на левой подвязке. Носит она также и обыкновенные предметы дамского туалета, только не на том месте, где им быть полагается. Так, например, пояс демоническая женщина позволит себе надеть только на голову, серьгу на лоб или на шею, кольцо на большой палец, часы на ногу».

Паллада была в моде, пользовалась бешеным успехом. Ее поносили, ею восхищались, ей подражали.

Была популярна прекрасная актриса Ольга Высотская, родившая от Гумилева сына Ореста. Блистала «Коломбина десятых годов», первая жена Судейкина, разносторонне талантливая Ольга Глебова; сверкала красотой и вторая жена художника, роскошная Вера Шеллинг, на которой он женился, не потрудясь развестись с Ольгой. Вера Гартевельд, жена композитора Георгия Гартевельда, проводила много времени в «Бродячей собаке» и была «очарована собственной внешностью»: «я сама собой восхищалась, и часто меня охватывало желание встать из-за стола и посмотреться в зеркало, чтобы снова почувствовать удовольствие быть красивой». На диване у камина устраивалась Анна Ахматова. «В полутьме сидела она, покуривая тонкую папироску в длинном мундштуке, попивая кофе, всегда в окружении влюбленных мужчин и женщин с глазами, словно углем нарисованными…». Здесь бывали Мариетта Шагинян, Кузьмина-Караваева, Мария Моравская, М.А. Кузмин, В. Хлебников, И. Северянин и другие, чьи имена украсили и обогатили эпоху..