В огне революции - читать онлайн книгу. Автор: Елена Майорова cтр.№ 55

Февральская революция разрушила старые государственные структуры, но не смогла создать прочной и авторитетной власти. Временное правительство все более теряло контроль над положением в стране и уже не в состоянии было справиться с растущей разрухой, полным расстройством финансовой системы, развалом фронта. Министры Временного правительства, будучи высокообразованными интеллигентами, блестящими ораторами и публицистами, оказались неважными политиками и плохими администраторами, оторванными от реальной действительности и плохо знавшими ее.

Перемены были неизбежны.

В 11 часов вечера 7 ноября 1917 года был захвачен Зимний дворец, резиденция правительства Керенского.

Впоследствии возникли слухи, что Лариса Рейснер принимала в этих событиях непосредственное участие. Но вряд ли стоит верить легенде, что это она, в кожанке и с маузером на боку, дала команду стрелять по Зимнему из орудий крейсера «Аврора». Девушку в это время волновало совсем другое.

Сегодня все чаще высказывается мнение, что главным организатором Октябрьского переворота был Лев Троцкий. Человек творческий, чрезвычайно умный, он умудрялся управлять революционным хаосом и искал только власти. Большевики с «дореволюционным стажем» считали его новичком и выскочкой, что не помешало талантливому Льву «продавить» вооруженное восстание, второй завершающий день которого совпал с его 38 днем рождения. Даже его непримиримый враг Сталин вынужден был признать; «Умелой постановкой работы Военно-революционного комитета и привлечением Петроградского гарнизона на сторону революции мы обязаны прежде всего и главным образом товарищу Троцкому».

Зинаида Гиппиус вспоминала: «Обстрел был из тяжелых орудий, но не с «Авроры», которая уверяет, что стреляла холостыми, как сигнал, ибо, говорит, если б не холостыми, то Дворец превратился бы в развалины. Юнкера и женщины защищались от напирающих сзади солдатских банд, как могли (и перебили же их), пока министры не решили прекратить это бесплодие кровавое. И все равно инсургенты проникли уже внутрь предательством. Когда же хлынули «революционные» (тьфу, тьфу!) войска, Кексгольмский полк и еще какие-то, — они прямо принялись за грабеж и разрушение, ломали, били кладовые, вытаскивали серебро; чего не могли унести — то уничтожали: давили дорогой фарфор, резали ковры, изрезали и проткнули портрет Серова, наконец, добрались до винного погреба…

Нет, слишком стыдно писать… Но надо все знать: женский батальон, израненный, затащили в Павловские казармы и там поголовно изнасиловали… ^[19] Все газеты оставшиеся, (3/4 запрещены), вплоть до «Нов. Жизни», отмежевываются от большевиков, хотя и в разных степенях».

Раскольников, как и Лариса, не принимал никакого участия в судьбоносных событиях, но по уважительной причине. Выступая с речью на митинге, он простудился и слег в постель. 26 октября его разбудило известие: ночью рабочие и кронштадтские матросы — без него! — взяли Зимний и арестовали Временное правительство.

Свержение Правительства не улучшило положения в городе. «В прошлом месяце при режиме Керенского было отмечено сокращение нормы выдачи хлеба — с 2 фунтов в день до 1 фунта, затем до половины фунта, четверти фунта, и, в последнюю неделю, нет хлеба вообще». Вера Булич, впоследствии литературный критик, представительница первой волны пореволюционной российской эмиграции в Финляндии, в то время — начинающая поэтесса вспоминала: «…Петербург при большевиках. Темные, угрюмые дни, бесконечные очереди, перебегающие из дома в дом — зловещим шепотом — слухи, хлеб, развешенный на почтовых весах с точностью до одного грамма (по 50 гр. на человека), ночами — дежурства на лестнице в темноте и тишине, неосвещенные улицы, шальные пули, сбивающие со стен штукатурку, настороженность, тревога, опустошенное ожидание». Ей вторит Нина Ивановна Гаген-Торн, советский этнограф, историк, фольклорист, писатель-мемуарист и поэтесса: «Город в те времена был пуст. Почти не дымили заводы. Небо стало прозрачным. Извозчики вывелись, а машины — не завелись еще. Только пролетали грузовики да изредка позванивали трамваи. На мостовых, между булыжниками, пробивалась трава. Стены домов были заклеены газетами, объявлениями и приказами Петрокоммуны. Пешеходы останавливались и читали все весьма внимательно. Особенно в очередях, выстраивающихся у немногих, не забитых досками магазинов — за продовольственными пайками. На забитые окна наклеивали нарядные плакаты или афиши».

«Вооруженные ограбления и уличная преступность участились до такой степени, что едва можно ходить по улицам. Газеты только об этом и пишут. Не только правительство не может работать, но и муниципальные власти также. Городская милиция довольно дезорганизована, ничто не работает так, как должно …», — отмечал большой друг Советов, американский журналист Джон Рид.

Смерть Ларисы Рейснер и Джона Рида позже наступит в разное время, но от одной и той же причины.

Свержение Временного правительства не улучшило положения в городе. Современник записывал: «Сегодняшние цены: фунт хлеба — 400 р., масла — 2300 р., мяса — 610–650 р., соль — 380 р., коробка спичек — 80 р., свеча — 500 р., мука — 600 р. (мука и хлеб — черные, и почти суррогат), мышь — 20 р. Остальное соответственно. Сахару нет уже ни за какие тысячи (равно и керосина). На Николаевской улице вчера оказалась редкость: павшая лошадь. Люди, конечно, бросились к ней. Один из публики, наиболее энергичный, устроил очередь. И последним достались уже кишки только».

Но в то время все желания, надежды и стремления Ларисы были сосредоточены на мысли навсегда соединить свою жизнь с Николаем Гумилевым. Разговор о браке с ним она, безусловно, заводила. По крайней мере, когда Анна Ахматова объявила о том, что порывает с поэтом и выходит за Владимира Шилейко, Гумилев ответил, что в желающих выйти за него тоже недостатка нет, и, в частности, назвал Ларису Рейснер — красавицу, умницу и даже слегка поэтессу. Похоже, что Рейснеры были в курсе романа дочери и одобряли его — потомственный дворянин, известный литератор был достоин войти в их семью. Родители Ларисы мечтали вместе с ней подняться до уровня корифеев поэзии — тех, кого потом стали называть гениями Серебряного века. Лариса тоже мечтала о законном браке — она ведь была порядочная девушка, а теория российской эмансипе Александры Коллонтай о пресловутом «стакане воды», подкрепленная статьей «Дорогу крылатому Эросу!» и книгой «Любовь пчел трудовых», еще только задумывалась и оформлялась.

Лариса жила лишь своей огромной любовью, политические преобразования проходили мимо ее затуманенного чувством сознания. Но они с поэтом существовали словно в разных измерениях. Для него она была одной из многих прелестных молодых женщин. И Гумилев нисколько не кривил душой, говоря «Я Вас люблю»: в ту минуту, в тот период времени он действительно ее любил. Сначала она недолго питала его летучее вдохновение, а потом, когда порыв прошел, перешла в разряд восхищенных поклонниц, замирающих над его стихами и с воодушевлением выполняющих деловые поручения. Несколько месяцев их роман продолжался только в письмах: «Я целые дни валялся в снегу, смотрел на звезды и, мысленно проводя между ними линии, рисовал себя Ваше лицо, смотрящее на меня с небес…». Гумилеву, монархисту и романтику, революция была противна, ультралевые взгляды Ларисы его раздражали. Но рвать отношения с любовницей он не собирался, чему свидетельством являются несколько сохранившихся писем-открыток, включая три великолепных стихотворных послания. Однако тон его писем резко изменился. Больше обращений к Лери, не будет — Гумилев продолжит разговоры с Ларисой Михайловной, образованной неглупой девушкой, несмотря на присущий ей неприятный пафос.