Этот провал глубоко ранил Ларису. Никакие опасные и захватывающие события, никакие романтические увлечения не могли стереть тех зудящих царапин, которые оставило на ее самолюбии непризнание поэтическим сообществом ее поэтического творчества. Воспоминания об оскорблении позднее переплавились в строки автобиографического романа «Рудин». Она писала, как перед лицом «богемной черни», швыряя ей свои стихи, полные «смутной угрозы», Ариадна была готова к роковому поединку. Стихи, «пропитанные гарью», бросали вызов «бесчеловечному искусству» акмеизма с его «холодным» и «объективным совершенством».
Потом началась война.
Дух патриотизма переполнял семью Гумилевых. Николай сразу решил пойти в действующую армию «охотником», как назывались тогда добровольцы. Перед лицом бедствия произошло примирение поэта с женой. Ахматова испытывала чувство гордости за мужа. В армии Гумилев постигал солдатскую науку выживать в тяжелых фронтовых условиях, ходил в разведку, вместе с армией наступал и отступал. На этом основании многие советские критики клеймили поэта как апологета империализма.
Их связь началась в октябре 1916 года. Николай и Лариса случайно встретились в «Приюте комедиантов». Он попросил разрешения проводить ее.
Петроград в это время не был спокойным местом. Война, длившаяся уже третий год, истощала ресурсы страны. Госпитали были переполнены, а булочные — пусты. Житейские трудности обостряли отношения.
Лариса вошла в жизнь Гумилева, когда опять испортились его отношения с женой. О силе любви Ларисы говорит ее снисходительность к монархическим убеждениям Гумилева: таких преступлений как «монархические» чувства русская либеральная интеллигенция не прощала. Решительно осуждавшая вместе с домочадцами войну, она восхищалась солдатом-патриотом Гумилевым. И религиозность поэта атеистка Рейснер тоже приняла.
А Гумилеву в этот последний год старого мироустройства необходимо было отвлечься от мыслей о неопределенном будущем, от семейных неурядиц, сочиняя прелестные стихи на случай, жонглируя изысканными словами и сравнениями. «Я не очень верю в переселение душ, но мне кажется, что в прежних своих переживаниях Вы всегда были похищаемой Еленой Спартанской, Анжеликой из «Неистового Роланда» и т. д. Так мне хочется Вас увезти. Я написал Вам сумасшедшее письмо, это оттого, что я Вас люблю».
Лариса вела себя по всем канонам кокетства: отталкивая — приближала, отказывая — обещала. Уезжал он очарованным.
Я был у Вас совсем влюбленный,
Ушел, сжимаясь от тоски.
Ужасней шашки занесенной
Жест отстраняющей руки.
Но сохранил воспоминанье
О дивных и тревожных днях,
Мое пугливое мечтанье
О Ваших сладостных глазах.
Ужель опять я их увижу,
Замру от боли и любви,
И к ним, сияющим, приближу
Татарские глаза мои?!
Гумилев вернулся на фронт — это отложило кульминацию страсти, усилило надрывность лирических отношений и продлило их платоническую связь, оттянув тот момент, когда взаимное влечение друг к другу, удовлетворившись, утихнет. Из действующей армии он взывал: «Лери, Лери, надменная дева, Ты как прежде бежишь от меня». Переписка подпитывала поэтическое вдохновение, но он больше не желал довольствоваться прогулками и пресными рукопожатиями.
Мне не нравится томность
Ваших скрещенных рук,
И спокойная скромность,
И стыдливый испуг.
И вот, наконец, долгожданная встреча. Все было так возвышенно и прекрасно в письмах, но действительность оказалась пошлой и уродливой — поэт Гафиз привел свою Лери в дешевые «нумера» на Гороховой. Позже, желая показать, что унижение не только ее не унизило (смирение паче гордости!), но даже возвысило духовно, Лариса вспоминала: «Я так его любила, что пошла бы куда угодно». Это его она ждала, о нем напыщенно и безвкусно писала в эпигонской драме «Атлантида»: «Ты дивный, совершенный в гордости своей красоты, обнял меня и остановил дыхание моих уст, прекрасного пламенного рта, разве не знала я тогда вечности, в одно мгновение найденной и забытой…».
Он тоже в восторге от этой новой победы, она дала мощный импульс его творчеству:
…Я должен рассказать,
Я должен рассказать опять и снова,
Как сладко жить, как сладко побеждать
Моря и девушек, врагов и слово.
(Рыцарь счастья. 1917)
Лирические переживания занимали все мысли Ларисы.
Между тем, в стране намечались большие политические преобразования. Большевики, ратовавшие за создание правительства, полностью состоящего из социалистов, а также за немедленный выход России из войны, стремились отнять власть у Керенского и передать съезду Советов. Съезд должен был быть созван в октябре 1917 года.
Керенский принял решение закрыть газеты большевиков, приказал арестовать большевистских лидеров, собирался отправить войска Петроградского гарнизона, который считался ненадежным, обратно на фронт. Военно-революционный комитет Советов, в котором большинство составляли ленинцы, готовился к захвату власти от имени будущего съезда.
«Керенский точно лишился всякого понимания, — писала в дневнике Зинаида Гиппиус. — Он под перекрестными влияниями. Поддается всем чуть не по-женски. Развратился и бытовым образом. Завел (живет — в Зимнем Дворце!) "придворные" порядки, что отзывается несчастным мещанством, parvenu.
Он никогда не был умен, но, кажется, и гениальная интуиция покинула его, когда прошли праздничные, медовые дни прекраснодушия и наступили суровые (ой, какие суровые!) будни. И опьянел он… не от власти, а от «успеха» в смысле шаляпинском. А тут еще, вероятно, и чувство, что «идет книзу». Он не видит людей. Положим, этого у него и раньше не было, а теперь он окончательно ослеп (теперь, когда ему надо выбирать людей!). Да, ведь еще 14 марта, когда Керенский был у нас впервые министром (юстиции тогда), в нем уже чувствовалась, абсолютно неуловимая, перемена. Что это было? Что-то… И это "что-то" разрослось… Керенский был тем, чем был в начале революции. И Керенский сейчас — малодушный и несознательный человек; а так как фактически он стоит наверху — то в падении России на дно кровавого рва повинен — он», — негодовала 3. Гиппиус.
После июльских дней Временному правительству удалось подчинить себе Советы, которые послушно исполняли его волю. Острый конфликт между ними возник из-за вопроса о судьбе царской семьи. Временное правительство и Керенский намеревались выслать Николая II и его семью в Англию. Но Совет, идя навстречу стремлениям народных масс судить Николая II за его преступления против народа, воспрепятствовала отправке царской семьи за границу. Комиссары Петроградского Совета арестовали Николая в Могилеве, а в Царском селе под домашний арест взяты его жена и дети.
Положение Временного правительства становилось все более непрочным. В стране углублялась хозяйственная разруха: быстро росла инфляция, катастрофически падало производство, реальной становилась опасность надвигавшегося голода. В деревнях начались массовые погромы помещичьих усадеб, захваты крестьянами не только помещичьих, но и церковных земель, поступали сведения об убийствах помещиков и даже церковнослужителей. Солдаты устали от войны. На фронте участились братания солдат обеих воюющих сторон. Фронт по существу разваливался. Резко возросло дезертирство, с позиций снимались целые воинские части: солдаты спешили домой, чтобы успеть к разделу помещичьих земель.