Аннабел открыла было рот, чтобы ответить, но передумала. Эш не сомневался, что молчание не продлится долго, и обернулся к Эмме, чтобы увести ее из проклятого театра, однако не увидел ее. Должно быть, она незаметно выскользнула из ложи, пока он распекал Аннабел.
Тихо выругавшись, Эш бросился по коридору и вниз по лестнице. У входа Эммы тоже не было. Он выбежал на улицу, в ночь. В довершение ко всем бедам пошел дождь.
Он разыскал карету – нет, слуги не видели ее светлость. Он взбежал на ступени театрального подъезда в надежде, что сквозь дождь мелькнет ее красное платье.
Представление должно было вскоре закончиться. Как только публика хлынет на улицу, он лишится последней надежды разглядеть ее в толпе. Эш пошел куда-то наугад. Встал на углу, чтобы осмотреться. Нетерпеливо провел рукой по лицу, смахивая капли дождя.
Вон там!
Там, в узеньком переулке… Неужели промельк красного? Он бросился догонять.
– Эмма! Эмма!
Эш успел сократить расстояние между ними наполовину, когда Эмма обернулась.
– Остановитесь! – крикнула она. – Оставьте меня!
Он замедлил шаг. С каждым шагом, что он делал ей навстречу, она отступала на шаг назад.
– Разве мы не можем поговорить в другом месте, где нет дождя? – крикнул он.
– О чем нам говорить?
– Эмма, прекращайте свои игры. Я знаю, что вы расстроены.
– Со мной все в порядке, герцог. Вы ведь хотели, чтобы я обращалась к вам именно так?
– Нет, с вами не все в порядке. – Он поднял руки, призывая к перемирию. – Не принимайте к сердцу того, что наговорила эта мерзавка. Ее злость направлена не против вас, а против меня. Аннабел… Да, у вас есть все основания сердиться и расстраиваться.
Эмма презрительно фыркнула:
– Мне, герцог, не из-за чего сердиться и расстраиваться.
– Право же, прекратите меня так называть.
Она смахнула с лица капли дождя.
– Наверное, в конце концов меня устроит обращение «Эш». Я начинаю к нему привыкать. Его очень удобно использовать: Эш проел плешь, Эш, кукиш съешь.
Хорошо. Он это заслужил. Возможно, он даже рассмеялся бы, если бы не стремление увести Эмму с поливаемой дождем улицы.
А дождь тем временем превратился в ливень. Эш попытался подойти ближе, чтобы укрыть Эмму своим плащом, но она продолжала отступать, держась вне его досягаемости.
– Эмма!
Она крепко обхватила себя руками.
– Я сама виновата. Ведь вы мне ничего не обещали. Мы с вами заключили сделку. Официальный договор, в котором нет места ничему личному. Просто брак по расчету. Но я имела глупость немного помечтать, надеялась, что у нас получится нечто большее.
Мечтать. Надеяться.
Эти слова вдохнули в него жизнь. Три тонкие нити, которые он сплел в могучий канат. За него и ухватился что было сил.
– Это не было вашей глупостью. Или, если угодно, дураком был и я.
– Но теперь все разъяснилось. Я-то гадала, отчего вы выбрали именно меня? Теперь знаю. Вы женились на мне, чтобы отомстить ей.
– Нет! – Он снова сделал шаг к ней, и на этот раз она позволила ему подойти. – Я же говорю, что все было не так!
– Она вам отказала, и вы захотели унизить ее в ответ.
– Она мне не отказывала. Это я от нее отказался.
Эмма уставилась на него сквозь падающий дождь.
– Но вы сказали… И все говорили…
– Обычно так и поступают в подобных случаях. Разорванная помолвка всегда объясняется решением дамы, чтобы не уронить ее репутацию. Правила приличия, знаете ли.
– Приличия? Вам нужно было соблюдать приличия в отношении этой женщины?!
– В то время я полагал, что она этого достойна. И она была мне небезразлична.
Эмма отшатнулась, смахивая дождевые капли, как слезы, с длинных темных ресниц.
«Эшбери, ты идиот. Ничего хуже сказать было нельзя».
– Ее семья отчаянно жаждала нашего союза. Они хотели получить мой титул. И деньги, разумеется. Она согласилась на этот брак ради них. Невзирая на личную… неприязнь.
«Неприязнь» – это мягко сказано. Более правильным было бы сказать «отвращение».
– Аннабел была мне небезразлична – достаточно, чтобы не навязывать ей брак, которого она не желала. И еще мне небезразлична была собственная гордость. Мне не хотелось иметь жену, которая стала бы рыдать каждый раз, когда я укладывал бы ее в постель. Я не хотел слышать, как после того ее рвет в умывальник.
– Она бы не…
– Да, именно так – ее бы рвало.
Ее действительно вырвало тогда.
После возвращения в Англию Эшбери многие месяцы держал свою нареченную на расстоянии. Прошел почти год, прежде чем он позволил увидеться с ней. К тому времени он окреп настолько, что мог стоять, а раны затянулись и стали шрамами.
Но даже тогда ужас и отвращение на ее лице, когда она увидела его, врезались ему в память.
Аннабел выбежала из комнаты, да только убежала недалеко. И он слышал, как ее стошнило прямо в коридоре, как судорожно опорожнялся ее желудок, как она рыдала, а брат пытался ее успокоить.
«Я не могу, – сказала она. – Не могу».
«Ты должна», – увещевал ее брат.
«Герцог захочет наследника. Как я могу лечь в постель с… этим?»
Она не сказала «с ним». Она сказала «с этим».
Эш подготовился к визиту, или, по крайней мере, так ему казалось. Он думал, что сумел собрать волю в кулак и выдержать ее ужас, испуг и неохотное согласие на нежеланный брак.
Он ошибся. Ее слова выжгли ему душу. Он перестал быть мужчиной. Превратился в «этого».
– Эмма, вы хотите знать правду?
Движение ее плеча скорее означало дрожь, нежели согласие.
«Почему бы и нет? По крайней мере честность в наших отношениях будет восстановлена».
– Правда заключается вот в чем. – Он обнял Эмму за плечи. – Чувства Аннабел Уортинг заботили меня больше, чем ваши.
Всхлипнув, Эмма попыталась освободиться.
– Тогда дайте мне уйти.
– Я скорее умру.
Обняв правой рукой ее талию, здоровой рукой Эшбери взял жену за подбородок и заставил поднять лицо. Он держал ее крепко, не позволяя отвернуться.
– Посмотрите на меня.
Она шмыгнула носом – дождь заливал ей лицо.
«Смотри на меня. Смотри. Потому что ты – единственная, кто согласен на меня смотреть. Наверное, единственная, кто станет смотреть на меня и впредь».
Наконец ее темные глаза распахнулись.