Хазарский пленник - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Сумный cтр.№ 31

— Дай же мне свою силу, великий! Прими дары и не скупись, ибо это малая толика. А в своё время верну сторицей! Возьми же всё в свои руки, господин!

Далее следовал набор египетских заклинаний, Иоанн не мог запомнить мешанину звуков.

Анастасия опрокинула чашу, но отсыревшие комки прилипли, и ей пришлось выметать остатки тонкими пальчиками, и всё это вслепую; глаза закрыты. Птицы клевали зерно, хлопали крыльями, роняли пёрышки, взлетая на миг и снова спеша к рассыпанному лакомству. Издали трудно было понять, чем императрица потчует своих любимцев, в полумраке не угадать, ячмень или пшеница в медной чаше. Цимисхию казалось, что зерно отдаёт красками раннего утра, видится розовым. Но разве бывает розовое зерно?

Хотел дождаться конца странной молитвы, но вовремя смекнул, что не в добрый час его занесло в клетушку-голубятню. Шум у распахнутого окна уже стих, и тогда Анастасия медленно распахнула очи. Так же плавно повела головой, всё ещё не видя окружающего, и Цимисхий едва не застонал. Вместо светлых глаз, вместо голубых озёр появились чёрные ягоды.

Как? Откуда? Он прикусил язык и неслышно отступал вниз, выбирая жёсткие края деревянного настила, чтоб не скрипнула доска, не предала сухая ступенька.

Чёрные глаза вместо голубого, чёрные — потому что зрачок распахнут как у кошки, стерегущей ночную добычу. Чёрные, потому что молитва чёрная, не просьба богу, а месса сатане!

Ведьма! А ведь верно — ведьма!

Спускаясь в трапезную, Цимисхий несколько раз осенил себя крестом, хотя и не верил в заступничество всевышнего. Но ведь ранее не приходилось сталкиваться с колдовством, всё больше с такими же воинами и разухабистыми рубаками. А здесь — заклинания, птицы, слепые бельма смоляных глаз.

Ждал её, не находя себе места, крутился вокруг стола, не зная, что сказать ей, вернее, о чём стоит говорить, а что не следует даже упоминать. Скрыть мысли, догадки, опасения... вот именно, опасения.

«Называй всё своими именами. Ты, император, опасаешься собственной супруги».

Крепкий запор окна никак не поддавался, пришлось поддеть ножом, толкнуть, и витражи в конто веки распахнулись, позволяя утреннему свету вольно раскатиться по залу.

Прохладно. Время летит, и скоро пора слякоти, ночных заморозков, распутицы.

Да, уже рассвело. Край неба теряет багровую окраску, светлеет, и серп сточенного месяца почти неразличим.

Цимисхий высунулся в окно, пригляделся к краю крыши и отпрянул, вздрогнув всем телом. Прямо на него устремился клубок хлопающих перьев.

Да что это?

Он вновь выглянул — и не поверил себе. С крыши, один за другим, срывались и падали голуби.

Летели? Нет, в этом было что-то ужасное, необъяснимое. Крылья молотили воздух, лапки дёргались, выискивая опору, а тела, кувыркаясь вразнобой, круто стремились к земле. Удар мелкого тела о грунт почти не слышен. Да и кто станет прислушиваться? Кухарки заняты, а прислуга ещё добирает самые сладкие мгновенья сна. Впитывает утреннюю свежесть, прикрываясь одеялами, и не спешит к привычному кругу обязанностей.

Снова Иоанн выглянул, выискивая створ, в котором была его супруга, и снова мимо промелькнула тушка с белыми крыльями. Как будто по приказу злой силы птицы разучились держать воздух... или напились вина? Верно, верно, когда-то в детстве Иоанн видел подобное. Старик кормил кур вишней, размякшей квашней из наливки, и куры на глазах хмелели, спотыкались, вымахивали крыльями, валились в заросли крапивы. Вот и сейчас — нелепо выламывая крылья, падали вниз божьи души, словно напились хмельного и не могут вспомнить, как следует летать.

Цимисхий прикрыл окно и отступил: глядеть на двор, покрытый мёртвыми птицами, было отвратно.

В трапезную вошла Анастасия.

Лицо бледное, на лбу капли пота, а глаза всё ещё распахнуты, всё ещё темны, как глубокие ямы в светлых песчаных речушках.

Иоанн сел к столу и молча кивнул жене. Та не ответила. Опустилась на своё место, прямая как жердь, силясь выглядеть невозмутимой и спокойной.

Забегали служанки, появились еда: свежие лепёшки, мёд, молоко с розовой иссечённой корочкой, — а она так и сидела, молча глядя перед собой.

Иоанн решил, что говорить бесполезно. Не время. Покосился на руки Анастасии и приметил на ногтях розовую кайму. Нет, теперь уж точно розовую, в двух шагах сидел, не мог ошибиться. Такая кайма остаётся на пальцах, когда долго щиплешь виноград или не можешь оторваться от спелого куста малины. Сок засыхает, и кажется, что кровь прилипла к пальцам. Но это обман. Кровь не красна, нет, она быстро теряет алость, мертвеет.

Значит, жена кормила птиц смоченным в вине... зерном. Так? Но зачем?

Цимисхий жадно допил холодный квас, вытер губы и встал. Жена и бровью не повела. Смотрела перед собой и продолжала перебирать пальцами невидимый корм, мысленно потчуя питомцев...

Выходя, обернулся. Нет, не замечает. Глаза прикованы к блюдам, взгляд неподвижен, равнодушен. Но отчего же так скверно на душе? Как будто не она, а сам Иоанн напоил глупых птиц гадостью, и теперь они валяются во дворе, как пучки соломы, вырванные летней грозой...

— Отец, это плохо! — Юный наследник нахмурил брови и потупился. Он ещё не смеет дерзить отцу, но никогда не скрывает мысли.

— Отчего плохо? — ответил хан и потёр ладонями лицо: он только что с мороза, и приятное тепло юрты медленно отогревало застывшую кожу. — Разве мы убиваем путников? Нет. Разве мы лишаем их лошадей? Нет. Всего лишь берём золото и оружие. Сам говорил: крепкие сабли, достойные воина. Рукописи, которые хранит Ким, нам не нужны. Их некому прочесть.

Хан сбросил халат, повёл плечами — приятное тепло проникало под платье — и успокоил сына, успевшего привязаться к Владимиру:

— Пусть сами выберут. Это честно, согласись. Пусть гости сами решат, что им милей, мы уступим.

Ветер вскинул полы внутреннего полога. В юрту, пригнувшись, неловко приподнимая навес, вошли чужаки. Владимир, такой же молодой, как и сын Боняка Тугар, и его спутники: Макар, Крутко, хазарин Ким.

Они уже знают обычаи половцев, уже привыкли к пище кочевников. Сели вокруг огня, молча ждут слов хана. Пьют горячее. Терпят, хотя каждый гадает, чем завершится последняя беседа с главой рода ханом Боняком, подарившим жизни беглецам.

Дочь хана прошмыгнула неслышно, но ни от кого не укрылось её беглое касание Владимира. Передавая ему чашу, девушка дотронулась до руки, улыбнулась и открыто глянула в лицо. Но Владимир не ответил, лишь склонил голову в знак уважения.