…А наверху, на вечерней палубе, готовили семь прочных верёвок. Нет, через реи их, вопреки опасениям консула, не перекидывали. Напротив, проверяли, достаточна ли длина, чтобы с палубы достать до поверхности воды. Затем всех семерых пленных бриттов, не обращая внимания на протестующее мычание сквозь кляпы, на то, что один едва дышал, обвязали подмышками и сбросили за борт, и оставили тащиться вслед за разогнавшимся при попутном ветре галеасом. К заходу солнца двое из них плыли, не трепыхаясь, как мешки с песком, уже притопленные. Потом свет луны заиграл на белых парусах, на начищенных медных частях обшивки, заскакал по тёмной воде, по которой чиркали хищные треугольные плавники, нарезая круги возле корабля, всё уже, уже…
Ближе к полуночи матросы вытащили из воды последний огрызок верёвки, срезанный ровно, без лохмотьев, словно острейшей бритвой.
— Никогда не мешайте морю, дети мои, — провозгласил Джафар-паша, подсчитав взглядом семь обкусанных акулами «концов». — Что ему нужно — оно всегда себе вернёт. Да убережёт нас Аллах Всемилостивейший и Всемилосердный от подобной участи!
И впервые за три с половиной года после гибели своего брата от рук гнусных пиратов спал безмятежно.
* * *
— Четыре месяца и десять дней… — печально прошептала Ирис. — Подумать только…
— Ты что-то сказала? — глухо отозвалась Аннет. Голос её заглушался плотным слоем ткани. — Погоди, я не слышу! Ф-фу…
Не так давно слишком добросовестно завернувшись в чадру, она безуспешно пыталась освободиться, пока, наконец, не потеряла терпение и стащила получившийся кокон через голову, как рубашку.
— Как вы только в них не задыхаетесь! Бедные женщины, таскать на себе эти мешки день и ночь, и в жару, и в зной!
— Почему — бедные? — удивилась её рыжекудрая подруга. — Знаешь, сколько стоит кашемир с добавлением ангорской шерсти? А-а, ты, должно быть, не о том… Вовсе не день и ночь, а только при выходе из дома. Или когда приходят чужие. Вспомни, ты сама жаловалась, что у вас встречаются очень нескромные мужчины, они могут заглядываться и приставать к женщинам на улицах. Для нас же закрытое лицо — это защита. Никто не посмеет даже глянуть с любопытством на правоверную в покрывале.
— Везде свои порядки, — вздохнула Аннет. — Не подумай, я не говорю, что это плохо; возможно, ты и права, так и впрямь безопаснее. Но, знаешь ли, немного и сочувствую. Ведь в вашу-то жару и в этом мешке на голове сваришься за пять минут, как яйцо вкрутую.
Аннет с сомнением повертела в руках широкую накидку с вытканной золотом каймой, стараясь отыскать потерянный верх. Не так давно она категорически отказалась от паранджи, в которой почувствовала себя, по её словам, «гора горой», и попросила что-нибудь полегче. Получила.
— Это же зимняя чадра, — снисходительно пояснила Ирис. — Ты же не носишь летом мех и войлочную обувь. Когда наступает тепло, мы достаём из кладовых шёлк и атлас, хлопок и лён, в них всегда прохладно. Но здесь и сегодня самая пора утепляться.
И в самом деле, нынче ночью на Марсель упали холода. Волны не дали морю замёрзнуть, но на снастях и парусах кораблей мороз отыгрался, покрыв пушистым инеем, что стаял лишь к полудню. Зрелище, разумеется, восхитительное, но женщины, высунувшие с утра по привычке носики на палубу в попытке прогуляться, черед минуту-другую продрогли.
Не слишком-то гостеприимно встретила их Франкия.
Хоть Бомарше и утверждал, что подобные холода для здешних мест, да и для времени года крайне редки — Ирис приуныла. Конечно, она знала, что на новой её родине климат суровее, чем в Османии, но надеялась прибыть в самый разгар весны. В её гардеробе просто-напросто не нашлось вещей на нынешнюю погоду. Единственный кафтан, отороченный мехом, перешили для маленького Анри. Но Огюст успокоил её и пообещал обо всём позаботиться. «Солнцеподобный» пришвартовался в гавани поздним вечером, не менее следующего полудня должно было уйти на таможенные формальности, хоть и символические — уважения ради Османского флага и миссии каравана — но всё же занимающие время. Ибо таможенным офицерам хотя бы бегло, для приличия, предстояло осмотреть все пять кораблей, принять с рук на руки каторжников, чей срок заключения, по благоволению небес, совпал с днём прибытия, и передать их для устроения местным властям. Затем заполнить разрешительные документы, поставить печати… Нет, без пошлины, ибо ценнейший груз таковой не облагался. И только тогда дать разрешение на сход всех прибывших на берег.
Консул Франкии и Галлии, как имеющий двойное подданство, имел право покинуть корабль в любой момент. Чем и воспользовался — для «решения всех трудностей», заблаговременно известив об отбытии своих подопечных и посоветовав им запастись терпением и не суетиться: спешить уже некуда. Прибыли.
А как не суетиться, если от волнения пересыхает рот и путаются мысли? Вещи давно уложены, оставлено самое необходимое, но из-за внезапного похолодания пришлось распаковывать сундук с тёплой одеждой и снаряжать всех заново. Хоть, по словам Али, изморозь на парусах сошла, но потеплело ненамного: если смотреть на берег в подзорную трубу, можно увидеть, что и местные жители, которых легко выделить по неспешности, и галдящие толпы сошедших на берег матросов одеты солидно, добротно, над трубами жилых домов вьётся марево — значит, топятся очаги и камины… Простужаться в первый же день новой жизни не хотелось.
Да тут ещё просьба Бомарше о самой настоящей маскировке…
Она поёжилась.
— Как всё же холодно… Анри, ты не замёрзнешь?
Малыш, успевший завладеть и обмотаться на манер римской тоги женским покрывалом, звонко расхохотался:
— Это не холод, не холод, Ирис-ханум! Вот у нас дома даже снег бывает!
Вот кому нравилось в новой жизни абсолютно всё — и османская певуче-курлыкающая речь, и новые наряды, и сам он, преобразившийся, будто его заколдовал какой-то волшебник: смуглый до черноты, в алом кафтанчике, белоснежном тюрбане с пером, жемчугами на шее и крошечным кинжалом за поясом. А уж его друг, Назарка, был просто великолепен, наряженный почти так же, но с алмазной серьгой в ухе, вторая же венчала нос картошкой, который при общей «арапистости» облика мог запросто сойти за широкий африканский. Хорошо хоть, ноздрю не пришлось прокалывать, у хозяйки нашлись серьги на специальных зажимах. Поглаживая спящего и равнодушного к сборам Кизилку, Назар скромно сидел в углу каюты, на случай, если придётся срочно бежать за кем-то или чем-то; приглядывал за расшалившимся пацаном, а сам нет-нет, да украдкой вытягивал шею и косил в зеркало, перед которым вертелась маркиза. Уж очень он себе нравился.
Аннет засмеялась вслед за сыном.
— До настоящего мороза далеко, ведь это Марсель, южный город! Просто весна нынче затянулась… Не горюй, девочка, ещё недели две-три — и всё расцветёт, вот увидишь. Правда, мы поедем на север, там немного прохладнее. Но не как в Тартарии, где, говорят, зимой плюнешь — слюна на лету превращается в ледышку… Однако что же нам с этим делать? — задумалась она, потягивая на себя покрывало. — Отдай, сынок, ты и без того красивый, а это нужно маме… Придётся как-то к нему привыкать. Безопасность дороже, я уже пугана… Побуду немного куколкой шелкопряда.