«Э, да ты, святоша, пьянь тайная, несусветная. Ровно поп померанский
[72]. Тяпнули вы там, в трюме, на пару с коком, который тоже, кстати, вмазать не дурак, по парочке-троечке таких чарок, а теперь вот и на мою пайку мылишься, плетя что-то о несусветных трудностях».
— Бог подаст! — Михель говорил вроде себе, но на самом деле обращался к Питеру; потом лихо опрокинул горькую жидкость в рот.
Питер ничем не выдал своего разочарования.
— Давай-ка ещё разок осмотрю. Может, там и водочный компресс понадобится... — А руки уже тянулись к Михелевым штанам, и если бы Михель точно не знал, что движет Питеровым милосердием, подумал бы бог знает что.
Стало скучно: подобных способов отцедить себе рюмочку-другую он навидался вдосталь. Поэтому Михель отказался, но так, чтобы не обидеть Питера: ни к чему ему пока свара с лекарем.
— Ты ключ-то Адриану ещё не отдал? — И, дождавшись утвердительного кивка, продолжил, сопроводив слова красноречивым подмигиванием: — Так отдавать-то особо не спеши, а по бортику — да прямо к Корнелиусу. Пока там шкипер прочухается... — Не успел докончить, а Питера уж и след простыл. — Посуду прихвати! — только и успел напомнить в спину.
— Да есть же там, — отмахнулся Питер как от мухи надоедливой.
Михель почему-то подумал, что если прямо сейчас спросить у Питера, какой ногой — правой или левой — он, Михель, приложился к палубе, тот не ответит. Да, верно, вообще не ответит — рукой или ногой.
А ответ держать пришлось. Ибо не прошёл Питер по палубе и двух шагов, как коршуном налетел на него зоркий и обо всём на свете помнящий шкипер. Ключ отобрал и допрос о Михелевом самочувствии учинил. А поскольку вразумительного ответа — Михель тут в самую точку угодил — не получил, а лишь всласть надышался парами винными, то и предстал пред Михелевыми очами сам, собственной персоной.
Михель беседу прекрасно слышал, потому время имел не только над незадачливым бедолагой лекарем посмеяться, но и к Адриановому появлению изготовиться. Сперва лёг и даже веки смежил, однако затем сел и начал всё ж таки изрядно побаливающую, хотя, разумеется, не сломанную, ногу растирать аккуратно.
Адриан некоторое время молча разглядывал Михеля. Тот почему-то был уверен, что шкипер за собой и Питера притащит — заставит повторить осмотр, — но обошлось. Возможно, до Питерова протрезвления.
— Не вовремя ты, парень, расхворался, — нарушил затянувшееся молчание шкипер. — Киты снова объявились. — Михель виновато улыбнулся и молча пожал плечами. — Ведь тысячу раз распекал Томаса: не ори так! Нет, всё бесполезно.
— Может, пройдёт за пару дней? — Михель постарался придать тону изрядную долю безнадёжности: мол, для тебя, шкипер, говорю только, а сам-то, увы, ни черташеньки в это не верю.
Однако шкипер слышал только то, что хотел слышать.
— Два дня?! Да тут завтра вода кипеть будет от фонтанов! Уж я-то чувствую. Как терьер дичь.
— Может, можно будет меня в шлюпку усадить? Руки ж ведь целы, — Михель ляпнул, словно на тонкий лёд выскочил: аж дух захватило — того и гляди провалится. То есть если шкипер за его предложение ухватится.
— Не дело это, — отмахнулся шкипер. — Мало ли, кит или волна вельбот опрокинут, а ты без ноги. — Михель вдруг понял, что, беседуя, шкипер одновременно напряжённо думает, ищет выход, как обойтись без него. — Ладно, поправляйся. Может, завтра и в пляс сам попросишься. Поболит, поболит да перестанет. Вот я, к примеру. Штурвала не бросал никогда. Даже когда в шторм — не на этом, правда, корабле, — обломком рангоута сверху шарахнуло. Боль ужасная, в глазах тьма египетская. Хорошо хоть, заранее меня к штурвалу привязали, а то б смыло. Бросить-то штурвал всё равно не на кого было. Вот сейчас, правда, твой парнишка есть, почти готовый штурман.
— Да какой он мой?! — отмахнулся на сей раз Михель. — Так, опекаю помаленьку, чтобы в кубрике не заклевали.
— Да уж, кубрик может быть жестоким. Так ведь и мир жесток! Однако ничего: если сразу не зарежут, то потом человеком станешь, да ещё и благодарить начнёшь, что не сюсюкали. С тобой ведь так же было, ландскнехт?
Михель согласно кивнул.
Уже поднимаясь на палубу, Адриан неожиданно присел на трапе:
— Слушай, может, тебе ещё джину? У нас ведь, знаешь, и ром имеется. Так ты скажи, только передавай не через Питера. А то у молодца и ручонки и губёнки уж затряслись от вожделения.
— Пожалуй, не стоит... Двое пьяных — это уже перебор.
— Ну, смотри, — пожал плечами шкипер. — Валяться-то здесь одному скучновато будет.
Михель готов был поклясться, что на лукаво изогнутых губах шкипера вскипала фраза: «Хочешь, дружка твоего пришлю, — развлечёшься». Но так и не пролилась.
Китобои по очереди заглядывали в кубрик, чтобы убедиться, как выразился суровый Виллем, «что солдатик не придуривается». Но Михель встречал каждого приветливо, охотно болтал и шутил над своей бедой, так что все сошлись во мнении: ландскнехт действительно здорово приложился к палубе, но в целом ему повезло — денька через три заскачет молодым козлом. Растроганный чужой бедой, добряк гарпунёр даже предложил глотнуть из своей заветной фляжки, и Михель, успевший уже тысячу раз раскаяться в своём отказе от предложения шкипера, с благодарностью приложился. Даже Виллем поверил ему — первый и последний раз.
Общекомандное полотно доверия несколько смазал Питер. Пока винные пары наполняли сердце его блаженством, он всем говорил, какой молодец этот Михель, что терпит боль жестокую по-мужски, не скуля. А вот когда за горло взяло протрезвление и откупиться от него стало нечем, тут лекарь и вспомнил, что это ведь Михель коварно послал его прямо в лапы шкиперу, ключ от рая конфисковавшему. И возопил тогда Питер совсем иное, обильно приправляя мысли свои о Михеле библейскими изречениями. Но люди, как известно, не любят злых пророков, к тому же на «Ное» уже привыкли к художествам подвыпившего Питера. Можно даже сказать, держали за развлечение и диковину некую, едва не за реликвию. Посему ввернёт Питер ни к селу ни к городу что-нибудь вроде: «Всегда, ночью и днём, в горах и гробах, кричал он и бился о камни
[73]», а ему в ответ Гильом сладенько так, на винный погреб указуя:
— Знаем, знаем. Ведь «где сокровище Ваше, там и сердце Ваше»
[74].
Тут же и Томас, как из пушки, в ухо:
— А желудок твой есть Харибда жизни!
Так Питер и застынет столпом: глазами лупает, ровно сыч на свету. Понять не может, откуда в соратниках его столь книжной мудрости накопилось. Не помнит вовсё, что сам же изрекал. В прошлый раз, когда, в частности, упрекал всех за чрезмерное пристрастие к чревоугодию.