Спексиндер ещё подсократил расстояние между собой и Смертью и, опять же словно дразня и испытывая терпение Михеля и его лохматого «подручного», обернулся:
— Кстати, о медведях...
Михель едва не сел от неожиданности, и если бы спексиндер столь неосмотрительно не отдалился, то без труда разглядел бы, как побледнел его собеседник. «Всё пропало! Он всё видит! Он просто играет со мной и медведем».
— Никогда не пробовал медвежьей печёнки
[40]? Ох и вкуснотища! Я тебя угощу как-нибудь, дай срок.
Зверь ровно понял людскую речь. То ли его глубоко возмутили планы лишения столь необходимого органа, то ли любое упоминание о еде было для него уже непереносимо, но, коротко и грозно рыкнув, медведь, изрядно удивив Михеля, неожиданно легко для такой тугаи рванулся вперёд.
— Михель, стреляй! — Вместо того чтобы попытаться спастись бегством, спексиндер почему-то подпрыгнул высоко вверх. Приземлился он уже прямёхонько в жадные когти и алчущую пасть. Всё это время спексиндер не переставал скороговоркой вопить-умолять: — Михель, стреляй, стреляй, стреляй!..
— Ага-а, сейчас, — с кривой ухмылкой протянул Михель, тем не менее проворно скидывая мушкет и взводя курок: вдруг медведь бросится и на него?
Спексиндер отчаянно хотел жить, потому ужом извивался в могучих лапах. Судя по всему, зверь никак не ожидал подобной прыти от своего законного куска мяса. Вылезшие из орбит, готовые лопнуть спексиндеровы глаза остановились на Михеле, и несчастный наконец-то всё понял. Надо признать, довольно запоздало. Нечеловеческим усилием спексиндер разорвал смертельное кольцо рвущих его плоть лап. Окровавленная рука его рванулась к поясу, и Михель, жадно впитывающий происходящее, ибо подобного ему ещё наблюдать не доводилось, понял, что если Томасу удастся добыть пистолет, он выстрелит отнюдь не в медведя. Михель, разумеется, был начеку. Поначалу решил было пособить медведю и выстрелить в спексиндера, но вовремя смекнул: пуля — это улика. Кроме того, рано или поздно придётся «умиротворять союзничка», и, значит, заряд понадобится.
Явно спексиндеру будет не до прицельного выстрела, если ему вообще позволят обнажить оружие. Поэтому Михель решил попросту уклониться, ежели что. Также поймал себя на мысли, что ни капелюшечки не боится разъярённого зверя и вообще смотрит на обоих ровно издали: допустим, с верхушки большой, неприступной скалы...
Как он и предполагал, спексиндеру не удалось последнее дело в его жизни. Когтистая лапа, выдирая глаза, прошлась но его черепу, снимая скальп. Второй лапой зверь рванул спексиндера назад и вниз. В один миг несчастный Томас совершенно скрылся под огромной тушей.
— Ставлю сотню дукатов к денье, что ты, парень, сегодня выиграешь, — кивнул головой медведю как старому знакомому совершенно успокоившийся Михель. — Ты уж, милок, не подгадь.
Удивительное дело: спексиндер не кричал, не молил, а молча, из последних сил, пытался заделать пробоины в неутомимо разрушаемой сильным и коварным неприятелем посудине под названием «Томас-спексиндер». Спасти его могло только чудо. Михель благоговейно относился к чудесам — на Войне без этого никак нельзя, — но только не для тех, кого ненавидел.
Зверь изредка взрыкивал, но тоже как-то приглушённо, словно опасался сдвинуть тот краеугольный камень вековечной тишины, только благодаря которому небо не обрушивается со страшным грохотом на землю. И ему, видимо, кристальная тишина давила на уши.
Михель частенько раздумывал над тем, что в конечном итоге хуже на Войне? Гнетущая, выматывающая все жилы тишина в ожидании неминуемого выстрела, когда невидимый ещё враг может без помех выбрать и выделить в общем строю жертву лишь по одной ему ведомой симпатии? Сам этот первый выстрел, острым клинком разваливающий единое тело регимента на живую и мёртвую доли? Или всё же жаркая перестрелка, переходящая в лихую сшибку, когда устаёшь наклоняться за шляпой, постоянно снимаемой свинцовыми плевками?
Однако пора прикладываться и вышибать из «союзничка» дух. Отмстим за спексиндера! Чтобы каждый кит, медведь, и кто ещё там, железно ведали: убить человека они могут только тогда, когда это им, в своих интересах, позволит другой человек. Куда ж лучше ему влепить? И среди человеков попадаются такие живчики, что по дюжине пуль словят и ещё дышат, а здесь такая туша!
Томас-юнга наконец-то разобрался в нехитрой, но для него оказавшейся столь сложной системе мушкета. Теперь-то уж спексиндеру придётся попотеть, потаскать дровишек.
«И чего ж ты порох-то не жалеешь, юнга?» — Михель не испугался внезапного выстрела, которого совсем не ждал. Скорее, огорчился: «Что там у парня стряслось? Может, увидел происходящее с какой-нибудь горушки да пальнул? Интересно, в воздух, в медведя? В меня?! Да не может такого быть. Хотя... что там Гильом болтал о каких-то небесных видениях в полярных широтах
[41]? Ладно, подгребёт поближе, выясним».
Его косматый «дружище», только что вожделенно пластающий острыми крючьями когтей живую плоть, мгновенно обратился из свирепого людоеда в трусливо поджавшую куцый хвост крупную шавку. Михель, понимая, что делает нечто лишнее, всё же оглянулся: не подкрадывается ли Томас-младший-мститель. Разумеется, юнгу он не узрел, но когда обернулся к медведю, то увидел только этот самый хвостик торопливо удалявшегося зверя.
Тут ещё спексиндер недорезанный шевельнулся и застонал, ввергнув Михеля в полную прострацию: «До чего ж живучий, гад! Может, всё-таки его добить? Всаживать свинец в медвежью задницу — верх глупости. Проклятый юнга! Вот кто трижды достоин пули. Господи, что же делать-то, в конце концов?! Помоги, растолкуй».
Господь ли, Дьявол ли, а может, и оба сразу, ударив по рукам, решили не оставлять своим промыслом заплутавшего в потёмках совести раба страстей своих: медведь остановился!
— Умница ты мой! — возликовал Михель, сам не понимая, кому возносит хвалу: Всевышнему либо косматому. — Я знаю, как мне быть. Эй ты, медведь, подь-ка сюда, да быстро, быстренько.
Служил у них в роте некое время бывший живодёр. Так вот со своими четвероногими подопечными он разговаривал исключительно подобным тоном. Летом он исправно копил-выделывал-шил разнообразного рода меховые жилетки, рукавицы, набрюшники, чтобы обогатиться с первыми морозами. Обычно на пару суточных загулов с картишками по-крупному хватало. Выручал, бывалоча, во время голодовок. Любая дворняга, попавшаяся на свою беду ему на глаза, в весьма короткое время расставалась со шкурой и, выпотрошенная, громоздилась на вертеле, чтобы быть принесённой в жертву императору-голоду. Живодёр не сюсюкал с псами, не приманивал кусочком последнего сухаря. Он приказывал, всегда добиваясь беспрекословного подчинения. Излишне говорить, что Михель постарался максимально скопировать его голос и манеру Зверь, привлечённый звуком голоса, недоверчиво скосил глаз на человека.