Да и всё произошедшее в кабинете с расписанными под небо сводами никак не укладывалось в голове бедного иконописца. Кошмар снова вернулся, причём вернулся в тот момент, когда Никита почти поверил в то, что самое страшное уже позади. Спокойный, даже полусонный Трапезунд с его церквами, утонувшими в садах крышами и плывущим над городом колокольным звоном напоминал родной Константинополь. Но, как оказалось, только напоминал...
По какому-то дьявольскому наитию, мирный разговор купца и янычара вдруг превратился в ссору. И вот хрипящего, красного, пытающегося вырваться янычара уволокли прочь, и Никита остался один на один с купцом.
— Не бойся, с тобой всё хорошо будет... — сказал по-гречески тот. — Лучше расскажи мне, кто ты...
И Никита, глядя на купца, как кролик на удава, послушно рассказал о своей жизни. Консул внимательно слушал, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Мрачный, грузный, он вдруг напомнил юноше большого паука, что по весне любил плести свои сети меж фруктовых дерев в монастырском саду. Его жертвами становились порхающие в солнечных лучах мотыльки: опьянённые светом и ласковым теплом, они не замечали этой чуть подрагивающей на ветру ловушки...
И хотя купец успокоил Никиту и пообещал дать на дорогу до Московии денег, на душе у юноши было прескверно. И не только из-за падения Константинополя. За эти дни он успел привязался к своему суровому спутнику, с которым они расстались, похоже, навсегда.
Жена купца — единственная из присутствующих, кто мог бы понять его, сидела далеко, на юношу почти не смотрела, а потом вовсе покинула полный хмельного веселья зал. Подобно Ирине, юноша почти не притронулся к еде, но вина выпил изрядно. Это получилось как-то само собой, тем более, что в зале было душно, а стоящий за спиной слуга то и дело подливал вино в кубок иконописца.
В какой-то момент зал со всеми пирующими поплыл перед Никитиными глазами, а златокудрый скачущий на лошади рыцарь, изображённый на противоположной стене, вдруг подмигнул ему и пришпорил своего тонконогого коня.
«Надо выйти на воздух», — подумал иконописец, поднимаясь из-за стола. К горлу тут же подступила тошнота, а пол под ногами качнулся, подобно корабельной палубе. Пытаясь удержать равновесие, Никита сбил со стола кубок с вином. К юноше мгновенно подскочили, помогли встать, вывели на двор. Здесь Никите немного полегчало.
— Спасибо... Дальше я сам, — пробормотал он, освобождаясь от чьих-то заботливо поддерживающих его рук. В дальнем углу двора, у длинного приземистого строения, юноша уже заприметил сваленное в кучу сено. Ноги сами понесли его туда. Судя по всему, в строении располагалась конюшня: было слышно, как внутри порой фыркают и переступают копытами лошади.
Никита лёг спиной в дурманящее переплетение трав, и щедро усыпанное звёздами небо глянуло на него. Звёзды сияли, пульсировали, жили словно были не звёздами вовсе, а золотыми подвешенными к небесной сфере сердцами. «Мы всегда будем лишь жалкими ремесленниками пред тобою, Господи», — подумал он, вспомнив расписной потолок в кабинете купца.
Сладко до слёз пахло сеном. Как тогда, в том далёком морозном дне — первом и страшном дне его новой жизни... Снова вспомнилась мама, Варфоломей... Никита едва сдержался, чтобы не расплакаться...
Внезапно ночное небо опрокинулось на него, и он очутился среди звёзд, которые были не звёздами вовсе, а маленькими горящими свечечками, сквозь которые он то ли поплыл, то ли полетел по направлению к чему-то сияющему. Как оказалось, то сияли золотые кованые ворота, словно парящие между небом и землёй. И чем ближе он подлетал, тем больше становились они. Вот ворота уже заполнили собой всё небо. За ними виднелись какие-то чертоги, расписанные невероятными, неземными красками. Изображённые на стенах цветы и деревья казались одновременно и нарисованными и живыми: лепестки и листья подрагивали на ветру, птицы взмахивали крыльями, а львы открывали пасти и переступали когтистыми лапами.
— Какие краски... Вот бы эти краски на икону перенести, — прошептал Никита, пытаясь дотянуться до ворот рукой, но почему-то не мог сделать этого.
— Это божественные, небесные краски, — сказал чей-то голос. — А тебе ещё рано туда...
Голос принадлежал Варфоломею.
— Учитель! — вскричал юноша, но вместо ворот и учителя вдруг увидел под собой бушующее море: чёрные валы тяжело перекатывались друг через друга и страшно били в каменистый неприветливый берег...
— Где я, геронта? — хотел вскричать иконописец, но какая-то сила ухватила его за ноги и властно потащила в морскую бездну. Он закричал и проснулся, растревоженный, смятенный этим странным сном, но с радостью обнаружив себя на стоге сена во дворе рядом с конюшней, вмиг успокоился. Звёзды ласково подмигивали ему с небесной бархатной выси словно обещали, что всё будет хорошо. И Никита почему-то сразу поверил в это. Сладко зевнув, он перевернулся на другой бок и снова заснул. Правда, спал он уже без сновидений.
Его растолкали рано утром, накормили на кухне, в которой уже гудел разведённый в очаге огонь, сунули в руки небольшой кошель с деньгами и проводили со двора со словами:
— Иди, с Богом, парень, на все четыре стороны. Хочешь, плыви в свою Московию, а хочешь, оставайся здесь, в городе...
Полная служанка, чуть ли не грудью подталкивающая его к проделанной в воротах калитке, неожиданно смягчилась:
— Глядишь, какой-нибудь из здешних монастырей приютит тебя, сердешный...
— А попрощаться с ... хозяевами дома... — спохватился вдруг юноша, уже стоя по ту сторону ворот. Он хотел сказать: попрощаться с Ириной, ибо купца ему видеть совсем не хотелось, но отчего-то постеснялся и сказал «с хозяевами». Тут служанка недовольно поджала губы и, загородив собой проход, словно боясь, что Никита захочет войти обратно, сухо ответила, что выполняет распоряжение хозяев и что прощание с монашком не входит в их планы. Сказав это, она с грохотом захлопнула калитку, чуть ли не перед самым его носом.
Никита отошёл от ворот и в растерянности опустился на землю, прислонившись спиной к шершавым камням стены. Что делать дальше, юноша не знал. Он даже не представлял себе, как доберётся до Московии. И вообще где она — эта Московия?
6
Кто-то торопливо пытался попасть ключом в замочную скважину. Следом чей-то раздражённый голос произнёс:
— Что ты там возишься, Пауло. Консул, если что, с нас шкуры живьём снимет... Ты же видел, как он над ней трясётся...
— А ну-ка посвети сюда! Ни черта не видно... — буркнули в ответ.
Этот металлический скрежет и голоса разбудили Януша. Он приподнял голову. За деревянной, отгораживающей камеру решёткой маячило несколько фигур, в которых, приглядевшись, он узнал тюремщиков. В руках зажжённые факелы. Наконец Пауло справился: лязгнул, открываясь, замок.
— Эй вы, нелюди! Давай просыпайся! — наперебой закричали тюремщики. — И на выход по одному, да поживее!
Разбуженные шумом пленники с неохотой стали подниматься со своих мест.