Гибель Царьграда - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Порутчиков cтр.№ 29

— Да, именно так он и сказал тогда, — закончил своё повествование Варфоломей. Правда, ему тут же пришлось рассказать мальчику, кто такой Соломон и почему Юстиниан превзошёл его и чем ещё был славен этот ромейский автократор. Свой рассказ учитель завершил лишь на площади Августеон, у высоченной мраморной колонны, которую венчала конная статуя самого Юстиниана. Пышный султан украшал шлем императора, в левой, прикрытой плащом руке держал он позолоченную державу с крестообразным навершием, а правой указывал куда-то в морскую даль...

За эти годы во многом благодаря учителю Никита хорошо узнал и полюбил Великий город. Полюбил его улицы — первой из которых была конечно же торжественная и широкая Меса, его здания и монументы, площади и шумные рынки, сады, и даже чернеющие в Босфорской синеве скалы и окрестные холмы, что каждую весну покрывались густым ковром из диких цветов. И несмотря на то, что Константинополь несколько столетий назад пережил захват крестоносцами («Варвары — они думали, что она золотая», — в сердцах воскликнул Варфоломей, когда показывал мальчику следы копий, оставшихся на мозаике в Святой Софии), он был всё равно прекрасен. Рукотворные шрамы и безжалостное время не смогли убить очарования города, его вечной божественной красоты.

Праздники Константинополя стали для Никиты его собственными праздниками, а беды — его собственными бедами или, вернее, одной большой, неумолимо надвигающейся с востока бедой...

Зимой 1453, в самый разгар Великого поста, в жизни Никиты произошло одно из тех событий, которое он с нетерпением ждал, к которому уже давно внутренне готовился: учитель впервые доверил ему самому писать икону (другое важное событие — монашеский постриг — должно было состояться лишь следующей зимой по достижении им совершеннолетия). Заказчицей иконы выступала некая Ирина Марза — жена богатого венецианского купца.

Был ли в том Божий промысел или просто так совпало, но юноша увидел заказчицу ещё до того как узнал о предстоящей работе, когда утром по какой-то хозяйственной надобности заскочил в монастырскую лавку. Заведовавший лавкой брат Никифор, кругленький, улыбчивый старик с венчиком седых волос на голове и жидкой бородою, оказался занят: беседовал с единственной в тот момент посетительницей. На ней был тёмно-коричневый, скрывающий фигуру плащ, на голове — капюшон. Звук медного, потревоженного Никитой колокольчика над входной дверью заставил женщину на мгновение обернуться, но и этого мгновения оказалось достаточно, чтобы цепкий взгляд иконописца тут же «срисовал» и её бледное лицо, лишь слегка тронутое розовым на скулах и щеках, и вьющиеся рыжеватые волосы, и глаза большие и серые, как зимнее небо над Босфором. Но в отличие от того серого, ненавидимого иконописцами цвета — цвета неясности, пустоты и небытия, вмещающего в себя чёрное и белое, зло и добро, цвета, которому не было место на залитых божественным светом иконописных ликах, серый цвет её глаз был полон жизни. Быть может, потому, что он принадлежал живой человеческой душе? На вид женщине было лет двадцать — не больше.

— Молитвами Святых Отец, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй на-ас!.. — привычно произнёс Никита и, в ожидании разрешения войти, замер на пороге.

— Аминь, — разрешил Никифор и снова повернулся к посетительнице, которая (как вскоре выяснилось из разговора) хотела заказать образ святого Георгия Победоносца в подарок мужу — богатому венецианскому купцу из Трапезунда. Теперь замерший у прилавка юноша видел лишь её аккуратный профиль и непослушную, рыжую прядь волос, которую женщина несколько раз безуспешно поправляла. На безымянном пальце при этом тускло поблескивало обручальное кольцо. Посетительница оговорила сроки (к Пасхе), внесла щедрый задаток. Сказала, что за иконой придёт либо сама, либо пришлёт служанку. За всё время разговора женщина ни разу не посмотрела в сторону юноши и лишь, уходя, быстро скользнула по нему равнодушным взглядом...

Это был очень хороший заказ — любой из монастырских иконописцев был бы рад писать образ святого Георгия, но Варфоломей отчего-то выбрал именно Никиту. Окрылённый доверием учителя, юноша подошёл к делу со всей ответственностью: сам подобрал подходящую по размеру кипарисовую доску, сам наклеил поволоку и подготовил левкас. И вот, наконец, в одно прекрасное утро, прочитав молитву святому Георгию — как учил Варфоломей, каждый раз перед началом работы обязательно надлежало молиться тому святому, чей образ собираешься писать, — принялся за первую прорисовку: кусочком мягкого угля стал осторожно наносить контуры будущего лика...

Он наизусть знал толковый подлинник Георгия Победоносца: «...подобием млад, лицом прекрасен, власы рус и кудреват, и аки подстрижены, риза воинская, во бронях, доспех пернатой, приволока киноварная, исподняя риза лазоревая, у сердца зерцало круглое, в правой руке копие, а в левой меч в ножнах, за правым плечом шлем, а на нём крест, при левом бедре щит, а при правой туг с луком и сайдак со стрелами, и палица под бедром, сапоги на нём жёлтые, ногавицы багряныя...» и уже мысленно видел написанный образ.

Голова, как всегда в пост, была особенно ясной, рука уверенной, и, несмотря на волнение, работа продвигалась на удивление споро. Да и Варфоломей, который нет-нет да и посматривал за своим учеником, обычно придирчивый и строгий, никаких замечаний не делал. Постоит, постоит тихонечко за спиной, да так же молча и отойдёт. И так каждый день. Надо сказать, что это действовало на Никиту лучше всякой похвалы, но волнения, однако, не убавляло — ведь это была его первая самостоятельная работа. Ею он словно сдавал экзамен на право называться иконописцем...

К Пасхе икона была готова. Учитель, глядя на работу, сказал только:

— Сам Господь водил твоей рукой, Никита... Мне больше нечему тебя учить...

Оставалось только передать работу заказчице, хотя, признаться по совести, Никите было жаль расставаться с иконой. Словно какие-то незримые нити протянулись меж ним и написанным образом.

Но в оговорённый день за иконой никто не пришёл. Не пришёл и на следующий. А потом Никите стало не до заказчицы...

Пасха — самый светлый и радостный праздник на свете ознаменовался в эту весну большой бедой: к Константинополю подступили передовые турецкие отряды.

Запылали городские предместья, и, когда солёный ветер Пропонтиды менялся вдруг на степной фракийский, сладкий запах зацветающих константинопольских садов щедро мешался с горьким дымом пожарищ.

А турки всё прибывали и прибывали: с раннего утра и до позднего вечера над ведущими к городу дорогами стояли столбы пыли и гудела от людской поступи земля. До рассвета в гигантском лагере горели костры, и дежурившим ночью на стенах казалось, что всё пространство перед ними от одной большой воды до другой покрыто жёлто-красными трепетными звёздами. Каждую ночь этих звёзд становилось всё больше. И на воде тоже горели огни — то подошедшая турецкая эскадра блокировала подступы к городу со стороны Босфора и Мраморного моря.

А спустя ещё несколько дней сотни запряжённых в специальные возы волов, ревущих от напряжения и боли, под щёлканье кнутов и отчаянные крики погонщиков подтащили к городу первые пушки. Самая большая и страшная из них была установлена напротив ворот Святого Романа и теперь пялилась на город своим до поры мёртвым оком.