Я сложила руки на груди.
— Уберите пистолет и выслушайте меня. Преуспеете вы или нет, в любом случае окажетесь в тюрьме. Вы это понимаете?
— Мне все равно.
— А мне — нет. — Я схватила ее за руку. — Я хочу, чтоб у моей дочери была крестная.
Эва поставила пистолет на предохранитель.
— А я хочу увидеть труп Рене.
Отчасти я ее понимала. Она была готова на этот неравноценный обмен — ее будущее за жизнь человека, сожравшего большую часть ее прошлого. Однако я не желала соучастием в убийстве разрушить собственную жизнь, которая только-только стала налаживаться.
— Эва, одумайтесь.
— Я уже все продумала. Свидетелей не будет. У него нет обручального кольца, значит, не возникнет помеха в виде жены и детей. В доме останется хладный труп, а меня — ищи-свищи.
— Сегодняшний метрдотель вспомнит, что мы интересовались адресом Рене. И не он один. Мы же рыскали по всему городу. — Надеясь убедить ее логикой, я лихорадочно искала доводы. — И в случае его смерти…
— А как нас найти-то? Всюду мы появлялись под вымышленными именами. Кроме того, я не собираюсь здесь торчать, дожидаясь полиции.
— Пока Финн не вернется, из города не уехать. И потом, как вы доберетесь до дома Рене?
— На такси.
Эва была спокойна, словно собиралась на чаепитие. В ресторане за ее внешней невозмутимостью я угадывала страх, видела ее дрожащие руки. Но сейчас страха не было и в помине, Эва воспарила, точно орел, безжалостный к своей добыче. Сбросив лодочки почтенной миссис Найт, она переобулась в растоптанные туфли.
— Если хочешь, поехали вместе, поможешь мне. Ты вправе видеть, как он сдохнет.
— Нет. Я не стану пособницей убийства.
— По-твоему, он не заслуживает смерти?
— Это слишком легкий конец. Я хочу его разоблачить, унизить и засадить в тюрьму. Чтоб все узнали, кто он такой. Для человека с непомерной гордыней это самое страшное наказание, он умрет медленно. — Я перевела дух, надеясь, что Эва меня услышит. — Пойдемте в полицию. У нас есть его фотография, где он в окружении нацистов, есть ваше свидетельство. Если понадобится, призовем ту женщину из Лиможа, которая своими глазами видела, как он застрелил повара. Пусть у него влиятельные друзья, но они есть и у вас. Вы — герой войны, вам поверят. Сдайте его властям и превратите его жизнь в ад.
По мне, это стало бы достаточной карой — увидеть его за решеткой, куда он попадет нашими стараниями, после чего будет оплеван французским обществом, всех коллаборационистов и выжиг считающим гнидами. Никаких тебе рийетов из утки и охлажденного шампанского, но только унижение и череда серых тюремных дней, что в свое время изведала Эва.
— В тюрьму он не сядет, — упрямо сказала она. — Всю жизнь Рене Борделон выходил с-с-сухим из воды. Чтоб доказать обвинение против человека с деньгами и связями, понадобится время. И он смоется, как делал всегда. Сбежит и сейчас, ибо знает, что я не остановлюсь. Он не станет ждать, когда за ним придут с ордером на арест, но так спрячется, что я его уже не найду. — Эва положила пистолет в сумку. — И оттого я полагаюсь на пулю.
Я попыталась сбить ее настрой:
— А если что-нибудь пойдет не так? Если он выстрелит первым? Или уже вызвал полицию, и вас закуют в наручники?
— И все же я рискну. — Эва посмотрела мне в глаза. — Дай пройти.
Я выдержала ее взгляд.
— Нет.
Она двинулась на меня. Я шагнула к ней и крепко ее обняла.
— Под аккомпанемент моих воплей вам придется тащить меня на себе. — Я уже чуть не плакала. — Я не пущу вас, Эва. Ни за что.
Я потеряла брата. Розу. И не хотела новых потерь.
Эва напряглась, словно изготовившись к драке, а потом вдруг обмякла. В горле ее булькнуло сдавленное рыдание, сумка соскользнула на пол. Мы стояли так долго. Эва плакала, я держала ее и смотрела, как за окном сгущаются сумерки, окрашивая небо в пурпур.
Потом слезы высохли, но Эва не проронила ни слова. Она позволила уложить ее в постель, приняла от меня стакан с виски, выпила и свернулась под одеялом, временами судорожно всхлипывая. Я сидела у нее в ногах и, грызя ногти, мысленно заклинала Финна вернуться поскорее. Он лучше меня знает, чем помочь Эве в таком состоянии. Когда дыхание ее стало ровным, я на цыпочках сошла вниз, но портье не знал, в какой бар отправились Финн с механиком.
— Телеграмма из Рубе, мадам, — напомнил он.
Я и забыла о ней. Весть от Виолетты. Сердце мое опять заколотилось, но уже по иной причине. Послание было немногословным даже для телеграммы.
Ложь подтвердилась. Вина мадмуазель Телье.
В голове моей грянул ангельский хор. Я почувствовала себя исполином. Значит, я была права в своих подозрениях. Я права. И в кои-то веки сумею склеить разбитое вдребезги. В руках моих было то, что требовалось Эве.
Я кинулась обратно в номер.
Дверь распахнута. Кровать пуста. Сумка с пистолетом исчезла.
Я отлучилась-то всего на минуту! И Эва тотчас улизнула, спокойная и собранная, никаких тебе слез и вздохов. Меня охватил страх, заломило виски. Я кинулась к окну, взглядом обшарила улицу, но долговязую фигуру нигде не увидела. Вот же хитрая тварь! — меня окатило злостью на Эву и на себя, кого так лихо одурачили.
Я знала, куда она отправилась. В полицию звонить нельзя, дожидаться Финна некогда. Но «лагонда» стоит у тротуара.
Я сунула телеграмму в карман, схватила с тумбочки ключи от машины и выскочила из номера.
Глава сороковая
Эва
Трюк, конечно, грязный, — думала Эва.
— Прибавьте ходу, — сказала она таксисту, бросив пачку франков на переднее сиденье.
Плевать на деньги. Обратную дорогу оплачивать не придется.
Таксист дал газу. На коленях Эва баюкала сумку с утешительной тяжестью «люгера». Глаза ее были сухи. Крокодильи слезы легко проливаются и быстро высыхают. Да, это подло и бесчестно, но Чарли не оставила ей другого выхода, когда, сжав губы, непоколебимо встала в дверях. Эва усмехнулась. Сейчас в девице не узнать ту перепуганную грубиянку, что некогда возникла на ее пороге.
Жаль, что мы больше не увидимся. Ужасно жаль.
— Почему вы такая мрачная, мадам? — игриво спросил таксист. — Вы же сказали, что хотите навестить друга?
— Да.
— В гости надолго?
— Весьма.
Вообще-то навсегда. Эва не собиралась покидать дом Борделона. Оттого-то и не боялась тюрьмы. Мертвую не отправишь за решетку.
В обойме семь патронов. Шесть — для Рене, ибо злодеи всегда цепляются за жизнь, последний — для себя.