— Давайте сядем?
Эва кивнула и пошла к столику, удивляясь, что ноги ее слушаются. Побледневшая Чарли держалась рядом, точно верный оруженосец. Покосившись на Борделона, она дотронулась до Эвиной руки и прошептала:
— Чем я могу помочь?
Прикосновение ее неожиданно наделило покоем.
— Не суйся, — буркнула Эва.
В этой схватке нет места для Чарли Сент-Клэр, которую мерзавец растоптал бы так же небрежно, как походя уничтожил сотни других жизней. Эва порвет его в клочья, но не даст вновь причинить зло дорогому ей человеку.
Порвешь в клочья? — ухмыльнулся внутренний голос. — Да ты боишься взглянуть ему в глаза. Шугнув и голос, и свой страх, Эва уселась напротив Борделона, теперь их разделяла ширь белоснежной скатерти. Примолкшая Чарли села рядом с Эвой. Вымуштрованные официанты парили в отдалении, дабы не мешать счастливым родственникам, нашедшим друг друга.
Откинувшись на стуле, Борделон сложил пальцы домиком. Перед глазами Эвы промелькнули тошнотворные видения: эти пальцы обхватили окровавленный бюст Бодлера… в постели касаются ее обнаженной груди…
— Вот, значит, как, — тихо произнес Борделон. — Маргарита.
Это имя из его уст заставило сердце пропустить такт, но затем Эва вдруг успокоилась, словно давняя агентурная кличка вернула ей былое хладнокровие. Теперь пульс ее бился ровно, и во взгляде, впервые за последние минуты, появилось нечто вроде безмятежности.
— Я п-полагаю, твое нынешнее имя — в честь поэта Теофиля Готье, которому Бодлер посвятил «Цветы зла». А в Лиможе ты взял себе имя издателя Маласси. Как я понимаю, идеал у тебя прежний.
Казалось, они ведут обычную застольную беседу. Рене пожал плечами:
— Зачем еще что-то искать, когда лучшее уже найдено?
— Завуалированное признание в собственной косности.
Возник официант с бутылкой шампанского.
— Не желаете отметить событие, мсье?
— Почему бы и нет, — пробурчал Рене.
— Я выпью охотно, — сказала Эва.
Конечно, было бы лучше влить в себя ведро виски, но и шампанское сойдет. Она сжала кулаки, заметив, что Рене вздрогнул, когда хлопнула пробка. Значит, он только притворяется спокойным. Это хорошо.
Когда официант отошел, все трое синхронно подняли бокалы. Тостов не было.
— Ты постарела, вся в морщинах, — сказал Борделон. — Чем занималась все эти годы?
— Вела нелегкую жизнь. Я не спрашиваю, чем занимался ты. Наверное, чем всегда — процветал, пособничал оккупантам, подводил соотечественников под расстрел. Хотя теперь ты не прочь и сам спустить курок. С возрастом избавился от брезгливости?
— Это благодаря тебе, дорогуша.
Эва гадливо поежилась.
— Не называй меня «дорогушей».
— «Иуда» тебе подходит больше?
Удар пришелся в цель, но Эва сумела этого не показать.
— В той же степени, как тебе — «простофиля».
Борделон криво усмехнулся. Эва смотрела, как он, развалившись на стуле, наслаждается букетом охлажденного шампанского, и в груди ее закипала ярость. Лили сгинула в грязном застенке, Роза и ее малышка погибли под градом пуль, был убит молодой повар, облыжно обвиненный в воровстве, а этот человек знай себе попивает шампанское, и его не тревожат дурные сны.
Кошмары стали посещать Эву после Зигбурга. В холодной камере она, скорчившись на вонючем тюфяке, спала без снов, а вот позже возник ужас зеленых стен, злобных глаз лилий и низвергающегося мраморного бюста. Снилась только комната и никогда — ее хозяин. Эти кошмары и наградили морщинами, о которых так презрительно отозвался Борделон. Сам-то он, похоже, все эти тридцать лет спал безмятежно.
Эва покосилась на бледную Чарли, застывшую в неподвижности. О чем она думает? Как-то Чарли сказала, что не встречалась со злом лицом к лицу. Что ж — познакомься.
Сделав еще глоток, Рене одобрительно причмокнул и салфеткой промокнул губы.
— Признаюсь, я удивлен нашей встречей, Маргарита. Ничего, что я так тебя называю? Для меня ты навсегда осталась Маргаритой.
— Странно, что ты вообще думал обо мне. Не в твоем духе оглядываться на обломки того, что ты разрушил.
— Ты — особенная. Я ждал, что после той войны ты объявишься в Лиможе.
Если б не ложь Кэмерона…
— Сбежав из Лилля, ты хорошо замел следы.
Борделон отмахнулся:
— Если имеешь связи, обзавестись новыми документами несложно. Но ты могла бы отыскать меня, когда вышла из Зигбурга. Я следил за новостями о твоем освобождении. Почему так долго откладывала?
— Какая разница? — Эва залпом опорожнила бокал. Она уже вошла в ритм их прежних словесных баталий. — Сейчас я здесь.
— Чтобы всадить мне пулю меж глаз? Будь у тебя оружие, ты бы пристрелила меня еще на входе.
Черт бы побрал Финна Килгора! Если б не он, «люгер» был бы при мне.
— Конечно, при условии, что эта клешня, называемая рукой, способна удержать пистолет. — Борделон поманил официанта. — Рийет из утки. Я проголодался.
— Слушаюсь, мсье. А вам, мадам?
— Спасибо, ничего.
— Ты почти не заикаешься, — сказал Рене. — Изъян исчезает, когда ты напугана?
— Когда я зла. А у тебя, когда злишься, дергается глаз. Вот как сейчас.
— Кажется, ты единственная женщина, которой удалось вывести меня из себя.
— Уже что-то. Бюст Бодлера еще цел?
— Я его берегу. Иногда перед сном вспоминаю хруст твоих пальцев и засыпаю с улыбкой.
Эва отогнала видение зеленых стен в комнате, пропахшей кровью и страхом.
— А я, чтобы заснуть, вспоминаю твое лицо в тот момент, когда ты понял, что тебя охмурила шпионка.
Борделон даже не моргнул, но слегка напрягся. Эва покрылась мурашками, однако улыбнулась и подлила себе шампанского. Я знаю, чем тебя достать, старая сволочь.
— Как я понимаю, ты жаждешь мести, этого утешительного приза для проигравших, — сказал Борделон.
— Наша взяла.
— Да, но ты-то проиграла. И как теперь намерена отомстить? Для убийства у тебя кишка тонка. Я помню обгадившееся сломленное ничтожество, которое рыдало на моем ковре. Куда уж ему взяться за пистолет.
В глубине души Эва содрогнулась. Тридцать с лишним лет она оставалась этим обгадившимся сломленным ничтожеством. Пока одной промозглой лондонской ночью не раздался стук в ее дверь. Пока, словно по щелчку, не слились прошлое и настоящее. Вот до этой минуты. Больше она не будет обгадившимся сломленным ничтожеством. Никогда.
А Рене все говорил:
— Может, надеешься предать меня позору, обвинив в сотрудничестве с немцами? Но здесь я уважаемый человек, у меня влиятельные друзья. А ты — свихнувшаяся от горя полоумная карга. Как думаешь, кому поверят?