Тишина.
Стены коридора были украшены старинными картинами и канделябрами. Толстый половик заглушал шаги — вкус хозяина к роскоши был на руку его убийце. Послышалась тихая музыка. Секунду постояв, Эва свернула направо в холл. Музыка стала громче. Что-то плавное, манящее. Дебюсси, — усмехнулась Эва.
Глава сорок третья
Чарли
Я обомлела.
Дверь черного хода нараспашку, на земле сумка Эвы. Я в нее заглянула — пистолета нет. Значит, я опоздала.
Однако выстрелов и криков не слышно. Дом тих, как неразорвавшаяся граната.
Я уж хотела окликнуть Эву, но вовремя сообразила: этим я всполошу гада, если он еще не ведает, что ему уготовано. Вот именно — если. Может, Борделона уже ничем не всполошишь. Убит он или нет? Все во мне вопило, приказывая бежать — спасаться самой и спасать Розанчика. Но в этом гадюшнике был мой друг, и я шагнула внутрь.
Темная кухня. Дальняя дверь приоткрыта. Длинный, богато украшенный коридор. Сердце мое бухало. Тихая мелодия. Шаги? Сумрак будто пульсировал. Я пошла на звук музыки и, свернув за угол, увидала живую картину в обрамлении арочного входа.
Эва читалась силуэтом на фоне ярко освещенной комнаты, один в один соответствующей ее рассказу о той, что была в Лилле: обитые зеленым шелком стены, граммофон в углу, цветастый павлин на абажуре лампы. В белоснежной рубашке Рене склонился над открытым чемоданом, не ведая, кто стоит у него за спиной. Эва вскинула пистолет. Вмешиваться было поздно. Я замерла, оглушенная стуком своего сердца.
Никто не издал ни звука, но, видимо, змеиное чутье что-то прошипело Борделону, ибо он вдруг обернулся. Его резкое движение заставило Эву вздрогнуть и нажать собачку, еще толком не прицелившись. У меня заложило уши, пуля отрикошетила от мраморной каминной полки. Рене что-то выхватил из чемодана. На лице его не было ни удивления, ни страха, только ненависть. Они с Эвой синхронно вскинули руки. Все происходило, точно в замедленной съемке: два нацеленных «люгера», два спущенных курка, два выстрела в унисон.
И одно падение.
Эвы.
После этой нескончаемой секунды все случилось мгновенно. Выронив пистолет, Эва рухнула на ковер. Я влетела в комнату, намереваясь вцепиться в Борделона, но он оказался проворнее — ногой отшвырнул в сторону Эвин пистолет и, попятившись, взял меня на мушку:
— На колени, живо!
Все произошло невероятно быстро. Держась за плечо, Эва чуть слышно стонала. Я опустилась на колени и ладонью накрыла ее руку, ощутив липкую горячую кровь на своих пальцах.
— Эва…
Она открыла глаза, медленно сморгнула и проговорила тонким бесцветным голосом:
— Твою душу мать…
В комнате, мгновенно провонявшей пороховой гарью, стояла тишина, которую нарушали только шорох закончившейся пластинки и дыхание трех человек: прерывистое — мое, хриплое — Эвы и частое, как у запаленной лошади, — Борделона. На воротник его белой рубашки стекала струйка крови из отстреленного уха. В груди моей застрял рвавшийся на волю вопль.
Эва промахнулась совсем чуть-чуть, — подумала я, уставившись в бездонную черную дырку ствола, нацеленного мне в лоб.
— Отойди. — Ствол качнулся в сторону. — Брось эту старую суку.
— Нет. — Я зажимала Эвину рану. Хоть не медсестра, я знала, что нужна тугая повязка. От Борделона бинтов не дождешься, он хочет, чтоб Эва истекла кровью… — Не отойду.
Я вскрикнула, когда грянул выстрел, и пуля расщепила дверной косяк за моей спиной.
— Брось ее и отползи к стене.
— Делай, что он говорит. — Голос Эвы был хриплый, но четкий.
Через силу я убрала руку с окровавленной ладони Эвы. Сквозь ее пальцы сочилась кровь. Я отползла к стеллажу; пистолет Борделона следовал за мной, однако взгляд его был прикован к Эве, сумевшей сесть и привалиться к дверному косяку. В глазах ее застыла мука, но причиной была не рана, а то, что враг остался на ногах.
Облажалась! — вопил ее взгляд, полный ненависти к себе. — Неудачница.
Но облажалась-то я. Это я не сумела ее уберечь.
— Опусти руку, Маргарита. — Борделон утратил безмятежный тон напрочь. — Я хочу видеть, как ты подыхаешь, так что давай без проволочек.
— Не дождешься. — Эва глянула на плечо. — Рана не с-смертельная.
— Но ты ис-стечешь кровью, дорогуша. Что ж, медленная смерть мне даже больше по нраву.
Эва убрала руку с плеча. У меня перехватило горло, когда я увидела расплывающееся темное пятно на ее блузке. Рана несерьезная, но она ее убьет. В обители своих кошмаров Эва истечет кровью.
Рене заворожено смотрел на ее измазанные кровью уродливые пальцы.
— Днем ты была в перчатках, а мне так хотелось увидеть, во что превратились твои руки.
— Зрелище малоприятное.
— Не скажи. Я сотворил шедевр.
— Что ж, любуйся. Только ее отпусти. — Эва кивнула на меня. — Она не при делах и здесь вообще случайно…
— Однако она здесь, — оборвал ее Рене. — Я не знаю, что ты ей порассказала и насколько эта девица опасна, а потому она тоже умрет. Как только ты сдохнешь, я займусь ею. Пусть эта мысль отравит твои последние минуты. По-моему, девчонка для тебя кое-что значит.
Объятая ледяным ужасом, я прикрыла руками живот. Я умру, не прожив и двадцати лет. А Розанчик не поживет вообще.
— Она тебе не по зубам. — Эва говорила буднично, но я догадывалась, чего ей стоит это спокойствие. — Ладно я, старая развалина без родных и друзей, но у нее-то есть и те и другие, причем люди не бедные. Тронешь ее, и так вляпаешься, что мало не покажется.
Рене задумался, сердце мое почти остановилось.
— Ни черта! — Борделон потрогал кровивший остаток уха и сморщился. — В мой дом ворвались грабители, я, беспомощный одинокий старик, начал отстреливаться, но в темноте не видел, что нападавшие — женщины, да еще те самые, что днем досаждали мне в ресторане. От пережитого у меня случился сердечный приступ. Когда я добрался до телефона и вызвал полицию, обе бандитки уже, к несчастью, умерли. А здешний простой народ на стороне тех, кто не жалует непрошеных гостей.
Надежды мои рухнули. Конечно, все это не так просто, как расписал Борделон (официанты дадут показания о нашей встрече в ресторане), но пока то да се, он успеет скрыться. О готовности к побегу говорил собранный чемодан. Эва права: Борделон всегда выходит сухим из воды. Похоже, удача и деньги — его вечные спутники, ибо он уже дважды ускользнул от наказания за мерзкие грехи. Скорее всего, ускользнет и в третий раз.
Только через мой труп! — подумала я и едва не залилась истерическим смехом, поскольку все к тому и шло. Умрет Эва, следом я, и он перешагнет через наши тела. По трезвому расчету, меня уже давно надо бы прикончить, ибо я, молодая и сильная, представляла реальную опасность. Но сейчас Борделон был не способен на трезвый расчет. На его глазах умирала женщина, которая некогда его перехитрила и унизила. Пока что именно она была его центром вселенной, и он пожирал ее взглядом.