Однако ниточка надежды печально оборвалась.
— Прости, малышка, — ласково сказала я животу. — Мамочка твоя точно так же беспомощна, как и ты.
Не знаю, почему, но я была уверена, что родится девочка. Малышка Роза, подумала я, и вот так она получила имя. Ну да. Еще одна Роза. Моя собственная.
Церковный колокол отбил полночь. У меня подвело живот — окрещенная Маленькая Неурядица жаловалась, что ее не покормили ужином. Удивительно, как даже в горе и шоке организм упрямо требует своего.
— Кое-чем ты уже отметилась, Розанчик, — сказала я. — Тебя еще нет, а я уже в два раза чаще бегаю в туалет.
Натянув свитер, я наведалась в уборную, а затем прошлась по коридору. Под дверью Финна было темно. Хотелось надеяться, что он принес извинения и теперь безмятежно спит. Интересно, он сожалеет о том, что произошло на заднем сиденье машины? Я вот — ничуть. На цыпочках я перешла к двери Эвы, под которой виднелась полоска света. Значит, не спит. Без стука я вошла в номер.
Подтянув к груди длинные босые ноги, Эва сидела на подоконнике и смотрела на темную улицу. В сумраке, скрывавшем ее лицо, она читалась стройным силуэтом без возраста. Если бы не изуродованные руки, ее можно было принять за ту девушку, что в 1915-м отправилась в Лилль… Опять эти руки. С них-то все и началось. Я вспомнила, как меня замутило, когда я впервые их увидела той лондонской ночью.
— Тебя не учили стучаться, америкашка? — Кончик Эвиной сигареты вспыхнул, откликаясь на глубокую затяжку.
Сложив руки на груди, я сказала, словно продолжая наш давешний разговор:
— Понимаете, я не знаю, как быть дальше. — Эва наконец-то посмотрела на меня и вскинула бровь. — У меня был план, четкий, как простая геометрическая задача. Найти Розу, родить ребенка, приспособиться к новой жизни. Теперь плана нет. Но я не готова вернуться домой, где опять начнутся споры с матерью о том, как мне следует жить. Я не хочу сидеть на диване и вязать пинетки.
И самое главное, я не хотела разрушить наше трио, возникшее в синей машине. Исстрадавшаяся часть меня предлагала собрать манатки и рвануть домой, не дожидаясь, чтобы утром Финн дал мне от ворот поворот. Но другая моя часть, маленькая и невероятно требовательная, совсем как Розанчик, хотела продержаться до конца, каким бы он ни был. Кто знает, что свело нас троих вместе и как так вышло, что все мы гонялись за разновидностями одного и того же — наследием женщин, погибших в войнах. Теперь у меня не было пункта назначения и цели, но дорога уходила вдаль, и я не хотела прекращать путешествие.
— Я поняла, мне нужно какое-то время, чтоб сообразить, как быть дальше. — Я ощупью пробиралась сквозь чащобу мыслей и слов, но Эва сидела неподвижно, как истукан. Я посмотрела на ее руки и глубоко вдохнула. — А еще я хочу услышать конец вашей истории.
Эва выпустила струю дыма. На улице гуднула припозднившаяся машина.
— В кафе вы сказали, что у меня кишка тонка. — Я чувствовала, как колотится мое сердце. — Может, и так. В моем возрасте вы зарабатывали военные награды, я же не совершила ничего и близко похожего. Но мне достанет отваги не возвращаться побитой собакой домой. И хватит духу выслушать вашу повесть, пусть даже очень страшную. — Я села напротив Эвы, во взгляде ее стояли боль и ярость. — Рассказывайте. Дайте мне повод остаться.
— Тебе нужен повод? — Эва перекинула мне сигареты. — Отмщение.
Я чуть не выронила пачку.
— За кого?
— За Лили, — глухо проскрежетала Эва, голос ее полнился яростью. — И за то, что случилось со мной.
Уже светало, когда она досказала свою историю.
Глава тридцатая
Эва
Октябрь 1915
Не имело значения, что она скажет или не скажет. Можно сыпать оскорблениями, или держаться корректно, или мертво молчать — все равно Борделон вскинет руку с бюстом и размозжит ей очередной сустав. Корчась от боли, Эва глянула на свои пальцы и посчитала.
На обеих руках двадцать восемь суставов.
Пока Борделон раскрошил девять.
— Я сдам тебя немцам. — Металлический голос был ровен, хоть в нем и слышалась сдерживаемая ярость. — Но сначала поговорю с тобой сам. И ты мне все расскажешь.
Они сидели друг против друга; Борделон барабанил пальцами по макушке мраморного Бодлера, уже не белоснежного, но забрызганного кровью. Поначалу Рене был неловок, его корежило от хруста переломанных костей. Но вскоре он приноровился, и только вид крови заставлял его морщиться. Роль палача тебе внове, как мне — роль пыточной жертвы, — подумала Эва. Она не представляла, сколько это продолжается. Время растянулось, его отсчитывала пульсация боли в изуродованных пальцах. Мерцал камин; разделенные журнальным столиком, Эва и Борделон сидели в кожаных креслах, словно затеяли обычную партию в шахматы, перед тем как отправиться в постель. Только теперь руки Эвы были привязаны к столешнице шелковым шнуром от халата Рене. Привязаны накрепко, не вырвешься.
Да она и не пыталась. Сбежать было невозможно. Оставалось хранить молчание и не выказывать страх. Эва сидела прямо, хоть ужасно хотелось упасть головой на руки и завопить благим матом. Она даже сумела улыбнуться. Борделон никогда не узнает, чего ей стоила эта улыбка.
— Может, сыграем в шахматы? — сказала Эва. — Ты обучал глупую Маргариту, но вообще-то я играю недурно. Хорошо бы сразиться по-настоящему, а не поддаваться тебе нарочно, в угоду твоему величию.
Лицо Борделона закаменело. Эва едва успела приготовиться к очередному удару, завершившемуся уже знакомым хрустом костей.
Рене усмехнулся, когда сквозь стиснутые зубы она простонала. Сперва Эва решила, что не издаст ни звука, но не выдержала на пятом ударе. Сейчас был десятый. Она не могла притворяться, что ей не больно. И боялась посмотреть на свою руку. Краем глаза она видела, что кисть превратилась в нелепо вздувшееся кровавое месиво. Пока что досталось только правой руке, левая, сжатая в кулак, оставалась нетронутой.
— Кто эта женщина, с которой тебя арестовали? — Голос Борделона подрагивал. — Конечно, она не главарь сети, но может его знать.
Про себя Эва улыбнулась. Борделон и немцы недооценивали Лили. Как и всякую женщину.
— Ее зовут Алиса Дюбуа. Она — никто.
— Не верю.
Борделон не верил ни единому слову. Когда он расправился с третьим суставом, Эва попыталась всучить ему ложную информацию, надеясь этим его остановить. Но Борделон не прекратил истязание, даже когда она якобы заговорила. Хоть новичок в пытках, ремесло палача он постиг быстро.
— Как ее настоящее имя? Говори!
— Зачем? — выдавила Эва. — Ты ничему не веришь. Сдай меня немцам, пусть допросят они.
Сейчас она уже хотела оказаться в немецком застенке. Там ее могут избить, но гансы не питают к ней личной ненависти, как обманутый Борделон. Сдай меня, — мысленно взмолилась Эва.