Не всплыви ее имя, Борделон так и остался бы в полном неведении. Но оно всплыло, у него тотчас возникли подозрения, и он отправился к ней на квартиру, где нашел только «люгер», — дома Эва не хранила шифры и донесения. Но и пистолета было достаточно, чтобы состоялась эта сцена допроса.
— Ты, моя милая, не такая дура, чтобы отдать свой пропуск незнакомке, — покачал головой Рене.
— А что в том плохого? — Эва безуспешно пыталась выжать из себя хоть слезинку.
Но после вчерашней истерики перед полицмейстером и плача по Лили глаза были сухи, как пустыня. Взамен она опустила взгляд и сказала себе: Ты выкарабкаешься. Сумеешь.
Однако Рене не опустил пистолет и не сводил с нее глаз.
— Как ты вообще оказалась на вокзале? Где ты была вчера?
— Ездила в Т-т-турне на первое причастие племянницы.
— Ты не говорила о родне в Бельгии.
— Так вы и не с-спрашивали!
— Ты вправду заикаешься? Или только прикидываешься дурочкой? Весьма хитрый ход.
— Конечно, вправду! Думаете, мне это нравится? — крикнула Эва. — Я не ш-шпионка! Что такого подозрительного вы нашли в моей комнате?
— Вот это. — Борделон постучал стволом пистолета о резной подлокотник. — Почему ты его не сдала? Немцы запрещают населению иметь оружие.
— Я не смогла с ним расстаться. Это пистолет м-м-моего…
— Прекрати заикаться! — вдруг рявкнул Борделон, и Эва вздрогнула непритворно. — За дурака меня держишь?
Вот чего он боится всерьез — выставить себя дураком, — подумала Эва. — Наверное, вспоминает, о чем болтал в постели? Или прикидывает, что с ним будет, после того как немцы узнают о его любовнице, сливавшей военные секреты англичанам? Пожалуй, первое для него страшнее. Плевать он хотел на расположение немцев, тут задета его гордость. Он привык считать себя умнее всех, и ему невыносима мысль, что какая-то сопливая девчонка обвела его вокруг пальца.
К несчастью, сейчас Эва не чувствовала себя хитрой и умной. Все подавил страх.
Ты выкарабкаешься, — мысленно повторила она, ибо о других вариантах не хотелось и думать. Но что потом? Даже если она убедит Рене в своей невиновности, с «Летой» все кончено. И с Лиллем тоже, невзирая на приказ Аллентона. Это провал. Но если удастся бежать, ее, возможно, направят в другое место. Мелькнула еще одна сладкая мысль: больше никогда не будет постели с Борделоном.
Видимо, глаза ее вспыхнули, ибо Рене резко подался вперед.
— О чем ты думаешь? Почему ты…
Он был совсем близко. Эва хлестко ударила ногой по стволу «люгера», хотя еще секунду назад не собиралась этого делать. Удар вышел скользящим, однако пистолет отлетел к камину. Подбирать его было некогда, Эва кинулась к двери. Если удастся выскочить из ресторана, есть шанс затеряться на городских улицах. Вокзал отпадает, но можно пешком перейти бельгийскую границу. Мысли эти градинами простучали в голове, пока ноги несли ее по роскошному ковру. Эва ухватилась за дверную ручку, отдраенную до ослепительного блеска. Ты выберешься.
Но и Рене не тратил времени на пистолет. Он тоже бросился к двери, бюст Бодлера описал в воздухе короткую дугу и с силой обрушился на пальцы Эвы.
Звучно хрустнули раздробленные фаланги, руку ожгло дикой болью. Эва рухнула на колени, хватая ртом воздух. Перед лицом ее покачивался мраморный бюст, сияющие туфли Рене переместились ближе к двери.
— Твою душу мать… — сквозь стиснутые зубы простонала Эва, подхватив раненую руку.
Лишь услышав, как осеклось тяжелое дыхание Борделона, она сообразила, что невольно выругалась по-английски. Рене присел на корточки, теперь их лица были на одном уровне, и в глазах его читались страх, сомнение и безумная ярость.
— Ты шпионка, — выдохнул он.
В голосе его сомнения уже не слышалось.
Вот так. Она выдала себя с головой. Так долго этого боялась, а все вышло до смешного просто. Наверное, дело в том, что она понимала: нынче ей не обмануть Борделона. Тогда почему не сознаться?
Рене взял ее за горло, длинные пальцы его почти сошлись на ее шее. В другой руке он все еще держал мраморный бюст, которым в любую секунду мог проломить ей висок.
— Кто ты?
В жесткой хватке Эва задыхалась. Она стиснула зубы, не позволив вырваться зревшему крику, и выдавила кривую ухмылку. Не пытаясь высвободиться, посмотрела мучителю прямо в глаза. Наконец-то можно не притворяться пугливой дурочкой.
Вероятно, в этой теплой роскошной комнате она и умрет. Однако перед тем скажет, как лихо облапошила ее хозяина. Пусть это глупо, по-детски, но удержу ей нет.
— Меня зовут Эва, — выговорила она, слова скользили, точно шелк. — Я — Эва, а не дурацкая Маргарита. Да, я шпионка.
Борделон застыл. Эва перешла на немецкий:
— Знай, трусливый барыга, я свободно говорю по-немецки и все это время слушала разговоры твоих драгоценных клиентов.
В глазах Борделона отразились ужас, неверие, злость. Эва опять усмехнулась и закончила по-французски:
— Я не вымолвлю ни слова о своей работе, о моих товарищах и о женщине, вместе с которой меня арестовали. Но вот что я скажу, Рене Борделон. Ты наивный дурак. И паршивый любовник. А я ненавижу Бодлера.
Глава двадцать девятая
Чарли
Май 1947
— Ступай в гостиницу, Чарли. Тебе надо поспать. — В полутьме Финн застегивал рубашку, избегая моего взгляда. Все мое существо еще жило тем, что только что произошло, а я думала, как сказать, что так хорошо мне никогда и ни с кем не было. Но Финн, поняла я, опять укрылся за непробиваемой стеной. — Иди в кровать, голубушка.
— Я не оставлю тебя наедине с твоими мыслями, — тихо сказала я.
Отныне я не допущу, чтоб дорогой мне человек в одиночку сражался со своими демонами.
— Все нормально. Я загляну в кафе. Перед кое-кем надо извиниться.
Похоже, он и вправду приходил в себя. Я кивнула. Мы выбрались из машины и посмотрели друг на друга. Казалось, Финн хочет что-то сказать, но взгляд его упал на мою разбитую губу, и он только поморщился.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
И вот одна в неуютном гостиничном номере я лежала в постели, но не могла уснуть. Сквозь жалюзи проникали желтоватый свет фонарей и приглушенный шум редких машин. Я поглаживала свой живот. С тех пор как я решила не ехать в Веве, Маленькая Неурядица присмирела. Наверное, решила, что теперь можно успокоиться и расти себе расти, пока не придет время выбираться на свет божий. И вот тогда-то она поймет, что свет этот холоден, а матушка весьма слабо представляет, как обустроить ей хорошую жизнь. Ведь до поездки в Орадур я жила фантазией, сочинив уравнение, в котором Чарли плюс Роза чудодейственно равнялось счастливому будущему.