— Черта с два! Как ты собираешься растить ребенка?
— Видимо, предстоит научиться. — Гора ожидавших меня новых знаний пугала до ужаса, но это не означало, что я не сумею ее покорить. — Я почти полный профан в младенцах, однако в запасе еще шесть месяцев, чтоб поднакопить знаний. А еще я знаю, что прямо с этой минуты займусь поиском Розы.
Я взяла свой баул. Мать вцепилась мне в руку.
— Если сейчас уйдешь, дорога домой тебе закрыта навсегда.
Меня словно ударили под дых. Но я вскинула подбородок и ответила:
— Когда я была дома, ты меня даже не замечала. Теперь вряд ли что-нибудь изменится.
Я потянула к себе баул, мать вцепилась еще крепче.
— Ты никуда не пойдешь, Шарлотта Сент-Клэр, кроме как на вокзал! — завопила она. — Ты несовершеннолетняя, я имею право тебя заставить!..
Бедная моя мать, всегда так озабоченная тем, что о ней подумают окружающие, орала, как базарная торговка. На нас смотрели все, кто был в гостиничном холле. Я тоже заорала:
— Ты меня отшвырнула! Я никуда с тобой не поеду!
Я попыталась выдернуть руку, но мать не отпускала.
— Не смей так со мной разговаривать, Шарлотта!
За моей спиной раздался тихий сердитый голос. Тихий сердитый голос с шотландским выговором.
— Вам докучают, мисс?
— Ничуть. — Мне удалось вырваться из маминой хватки. Я обернулась — Финн с сумкой через плечо, в руке ключ от «лагонды». Видимо, они с Эвой съезжают из гостиницы. — В вашей машине найдется местечко для меня?
Он ухмыльнулся и взял мой баул.
Мать уставилась на его мятую рубашку с закатанными рукавами и подбородок в темной щетине.
— Кто это… — начала она, но тут появилась Эва и проскрежетала:
— Надо же, опять америкашка.
— Она едет с нами, либо вы остаетесь, — сказал Финн.
— Ты служишь у меня!
— Но машина-то моя.
В животе у меня екнуло и потеплело. Я хотела ехать поездом, но при мысли, что опять заберусь в чудесную «лагонду»… Я полюбила эту машину! Теперь она мне роднее дома, из которого меня только что вышвырнули. Я взглянула на Финна и булькнула «спасибо».
— Так и знала, что от тебя не избавиться. — Как ни странно, в голосе Эвы не слышалось досады, только одобрение. — Американцы, они хуже бородавок.
— Кто эти люди? — Матери удалось вклиниться с вопросом.
Эва ее оглядела. Ну и пару они собою представляли: изящная дама в модной шляпке и безупречно белых перчатках и побитая жизнью старуха с руками-клешнями, одетая в затрапезное платье. Эва не отводила хищного властного взгляда исподлобья, пока мать не сморгнула.
— Ты, стало быть, ее мамаша, — сказала Эва. — Не вижу никакого сходства.
— Как вы смеете…
Я их перебила:
— Эва, я хочу отыскать свою кузину, и во всей этой неразберихе есть человек, которого вы боитесь. По-моему, надо выяснить, жив он или мертв. Давайте объединим наши усилия.
Сама не знаю, почему я это сказала. Эва с ее пистолетом и перепадами настроения все только осложняла, одна я бы двигалась быстрее. Но вот нынче я, хоть было жутко, стала храброй и теперь желала придать храбрости Эве — вернуть ее к той, кто беззастенчиво обдурил ростовщика и помог мне заложить жемчуг, кто выудил ответ из лавочницы, до смерти ее ненавидевшей. Я не хотела, чтоб она залегла в своей берлоге на Хэмпсон-стрит. Почему-то казалось, это ее принизит.
А еще был личный мотив. Я хотела узнать, что с ней случилось в оккупированном Лилле — не только с ее руками, но и с душой.
Я поискала красноречивые доводы, однако ничто не пришло на ум, и тогда я просто сказала:
— Я хочу услышать вашу историю.
— В ней приятного мало, — ответила Эва. — И нет эпилога.
— Так допишите его теперь. — Я вызывающе подбоченилась. — Вы вечно на взводе, но отваги вам не занимать. Ну что? Да или нет?
— Кто они такие, Шарлотта?!
Я даже не посмотрела на мать. Прежде она мною управляла, а теперь выпала из моей жизни. Но Эва смерила ее взглядом.
— С мамашкой я не поеду. Уже через тридцать секунд в ее обществе я поняла: она бесит еще больше тебя. День пути вместе, и я ее пристрелю.
— С нами она не едет. — Я взглянула на мать. В душе перемешались злость и любовь к ней. На секунду возник и тотчас угас порыв исполнить ее желание. — Прощай.
Наверное, надо было что-нибудь добавить. Но что тут скажешь?
Взгляд матери метался с Эвы на Финна и обратно.
— Ты не можешь взять и уехать с… этими…
— Финн Килгор, — вдруг представился Финн. Он протянул руку, и мать машинально ее пожала. — Недавний заключенный тюрьмы Ее величества Пентонвиль.
Мать разинула рот и отдернула руку, точно ужаленная.
— Упреждая ваш вопрос, — вежливо добавил Финн, — скажу, что сидел по статье «тяжкие телесные». Я сбросил в Темзу докучливых американцев. Хорошего дня, мэм.
Он закинул мой баул на плечо и пошел к выходу. Закурив, Эва двинулась следом, но обернулась:
— Так ты хочешь услышать мою историю, америкашка?
Я бросила прощальный взгляд на мать. Она смотрела на меня, но как будто не узнавала.
— Я тебя люблю, — сказала я и вышла на людную улицу.
Кружилась голова. Подташнивало. Переполняла радость. Ладони взмокли, в голове царил сумбур, сквозь который пробилось одно четкое желание.
— Завтракать, — сказала я, когда Финн подогнал «лагонду» с опущенным верхом. Я забралась на сиденье и погладила старушку по приборной доске. — Лимож подождет, сперва я наемся до отвала. Малышка просит, чтоб ее покормили.
— Почему это — малышка? — спросила Эва.
— Она сама сказала.
Как много нынче я узнала. И сколько всего еще предстояло узнать.
Глава шестнадцатая
Эва
Июль 1915
Через десять дней кайзер будет мертв. Так говорила себе Эва.
— Пошевеливайся! — понукала Лили, резво взбираясь на холм. У Эвы взмокшие волосы липли к шее, а Лили будто не замечала жары — подхватив юбки и сбросив шляпу на спину, она только прибавляла шаг. — Копуша!
Удобнее перехватив скатанное одеяло, Эва поднажала. Здешние окрестности Лили знала как свои пять пальцев.
— Господи, до чего же хорошо прогуляться тут днем, а не тащиться в темноте с проводниками, с ног до головы перемазавшись в грязи! Ну, осталось чуть-чуть…
Лили припустила вверх по склону. Обливаясь потом, Эва чувствовала, что два месяца жизни впроголодь сказались на ее выносливости, но забыла об усталости, забравшись на вершину холма. На небе ни облачка, яркое солнце золотило зелень пригорка. До Лилля рукой подать, но такое впечатление, будто выбралась из-под мрачной тучи немецких указателей и немецкой солдатни. Хотя и здесь жизнь далека от райской. Местные фермеры тоже испили свою чашу голода и безнадежности — продовольственные отряды оккупантов реквизировали мясо, масло, яйца. Однако сейчас, на макушке невысокого холма, можно было вообразить, что ненавистные захватчики сгинули.