Тогда почему он вызвал меня? — подумала Эва, огорчившись за широкозадую Амели с двумя детьми.
— Вы устраиваете меня всем, кроме одного. — Борделон еще ни разу не мигнул. — По-моему, вы солгали о месте своего рождения.
Нет, он не мог прознать, что я наполовину англичанка, — подумала Эва. — Мой французский безупречен.
— Так откуда вы родом?
Он знает.
Ни черта он не знает.
— Из Рубе. Это записано в моем паспорте. — Эва полезла в сумочку, обрадовавшись возможности пошевелиться и отвести взгляд.
— Я знаю, что там записано: Маргарита Дюваль Ле Франсуа, уроженка Рубе. — Борделон даже не взглянул на паспорт. — Но ведь это не так.
— Так, мсье. — Она контролировала свое лицо.
— Ложь.
Эву качнуло. Уже давно никто не ловил ее на лжи. Видимо, Борделон подметил ее скрытое изумление; он холодно улыбнулся:
— Я же говорил, что вмиг распознаю ложь. Вам интересно, как я догадался? У вас выговор жителя иной области — Лотарингии, если не ошибаюсь. Я частенько бывал в тех краях — закупал вина для своих подвалов — и тамошний диалект знаю не хуже местных сортов винограда. Так почему в документах сказано, что вы из Рубе, когда ваши гласные говорят о Томблене?
Ну и слух у него! Томблен стоял на противоположном берегу от Нанси, в котором выросла Эва. Она замешкалась, а в голове у нее прозвучал тихий, спокойный голос с шотландским налетом: Если приходится врать, лучше всего сдобрить ложь максимально возможной правдой. Однажды это сказал капитан Кэмерон, когда на безлюдной косе они стреляли по бутылкам.
Рене Борделон ждал правды.
— Нанси, вот г-г-г-г…
— Где вы родились?
— Да, м-м-м-м…
Борделон прервал ее нетерпеливым жестом:
— А зачем солгали?
Эва надеялась, что полуправда будет убедительной, ибо ничего другого не придумалось.
— Нанси неподалеку от Г-г-германии, — поспешно сказала она, изображая растерянность. — Во Франции нас считают предателями, стакнувшимися с немцами. Я понимала, что в Лилле все меня возненавидят, работы я не н-найду и буду голодать. Потому и с-с-солгала.
— Где вы достали фальшивые документы?
— Они не фальшивые. Я заплатила п-п-паспортисту, и он вписал другой город. Пожалел меня.
Хозяин откинулся в кресле, подушечками пальцев постукивая друг о друга.
— Расскажите о Нанси.
Эва порадовалась, что не стала выдумывать другой город. Нанси она знала прекрасно и могла рассказать о нем несравнимо больше того, что заучила о Рубе. Эва начала перечислять улицы, церкви, достопримечательности, знакомые с детства. Щеки ее горели, она ужасно заикалась, но тихим голосом вела рассказ, наивно распахнув глаза.
Видимо, получилось достоверно, ибо ее оборвали на полуслове:
— Ясно, что город вы знаете хорошо.
Не успела Эва перевести дух, как Борделон, склонив набок приплюснутую голову, продолжил допрос:
— Близость города к германской границе способствует большому числу смешанных браков. Скажите, мадмуазель, вы владеете немецким? Солжете опять, и я вас вышвырну немедленно.
И вновь Эва заледенела до самых пят. Борделон даже слышать не хотел об официантке, владеющей немецким. Образ «Леты» как оазиса конфиденциальности гарантировал ему высокие доходы от немецких клиентов. Сейчас взгляд его, острый, точно скальпель, ловил малейшие изменения в лице собеседницы.
Соври, — приказала себе Эва. — Выдай лучшую в своей жизни ложь.
Она ответила Борделону прямым бесхитростным взглядом и, ни разу не заикнувшись, проговорила:
— Нет, мсье. Отец ненавидел немцев. Он не желал, чтобы их язык звучал в его доме.
Повисла долгая пауза. Тиканье золотых часов едва не прикончило Эву, но она не отвела взгляд.
— А вы их ненавидите? — наконец спросил Борделон.
Эва не рискнула солгать второй раз кряду. Взамен она переступила с ноги на ногу и, потупившись, позволила губам задрожать.
— Когда они оставляют недоеденной половину порции мяса под корочкой, — тихо вымолвила Эва, — трудно удержаться от ненависти к ним. Только для безудержной ненависти у меня нет сил. Я д-должна как-то приладиться, иначе не д-доживу до конца войны.
Борделон негромко рассмеялся:
— Нечасто встретишь такой взгляд на жизнь. Во многом я его разделяю, мадмуазель, но с той лишь разницей, что приладиться мне мало. — Он обвел рукой свой роскошный кабинет. — Я хочу процветать.
Эва ничуть не сомневалась, что в этом он преуспеет. Поставь выгоду превыше всего прочего — родины, семьи, Бога — и своего добьешься.
— Скажите, Маргарита Ле Франсуа, — Борделон говорил почти игриво, но Эва ни на миг не расслаблялась, — а вам не хотелось бы не просто выживать, но благоденствовать?
— Я п-простая девушка, мсье. У меня очень скромные запросы. — В распахнутых глазах Эвы плескалось отчаяние. — Умоляю никому не говорить, что я из Н-нанси. Если станет известно, что я из тех краев…
— Могу себе представить. — Борделон понимающе сощурился. — Здешний народ — страстный патриот. И может быть суровым. Ваш секрет останется при мне.
Он из тех, кто любит секреты, — подумала Эва. — Когда они хранятся у него.
— Б-благодарю вас, мсье. — Она схватила его за руки, неуклюже их пожала и, склонив голову, так прикусила себе щеку, что из глаз ее брызнули слезы. — Спасибо вам.
Хозяин не успел возмутиться беспардонностью работницы, хватающей его за руки, — Эва выпрямилась и оправила платье.
— Вы изящны, даже когда испуганы, — вдруг сказал Борделон по-немецки.
Он вновь впился взглядом в ее лицо, ища хоть малейший признак того, что фразу его поняли, но Эва лишь тупо заморгала:
— Простите, мсье?
— Нет, ничего. — Борделон улыбнулся, а у Эвы возникло ощущение, будто он снял палец со спускового крючка. — Можете идти.
Ногти ее оставили глубокие следы в ладонях, но она вовремя разжала кулаки, чтобы, не дай бог, не капнула кровь. Рене Борделон это заметил бы. Уж он бы не проглядел.
Ты увернулась от пули, — думала Эва, ожидая, что теперь, после миновавшей опасности, накатит дурнота. Но внутри все будто заледенело. Ибо опасность вовсе не миновала. Пока она работает и шпионит под зорким хозяйским взглядом, опасность не минует. Эва всегда была хорошей лгуньей, но сейчас впервые в жизни засомневалась, достанет ли ей умелости.
Бояться некогда, — сказала она себе. — Это слабость. Навостри уши и отключи мозги.
И приступила к работе.