— И не надо нам точно. В бою всё так и будет — они нас, мы их. А кто кого больше, после решим, когда разойдёмся... Что командир под пулями был — это уже хорошо. Но пока солдаты обстреляются — время надобно. А он ждать нас не будет.
— Кто этот он?
— Турок или француз. Думаю, что сначала всё-таки турок. С Бонапартом пока помирились, но... О том пусть императоры и фельдмаршалы размышляют. Наше дело солдатское — на кого укажут, на того и пойдём. А турки всё-таки ближе. Да и дерутся там опять третий год.
— Скорей бы, — вздохнул Мадатов.
Такое искреннее нетерпение услышал Бутков в его голосе, что зашёлся от хохота. Закашлялся, захлопал ладонями по груди, склонился к самой луке седла, вдавил лоб в чёрную гриву:
— Что, не терпится умереть?
— Почему умереть? Пускай они умирают, а мы выживем.
Бутков хлопнул его по плечу:
— Правильно мыслишь, штабс-капитан. Слышал я такое от петербургских знакомых: мол, на войну идут не убивать, а умирать. Солдату такая философия не подходит. Война — дело страшное. Ничего святого или, Бог упаси, красивого в нём нет. Только кровь, боль и страх. Но не мы с тобой, Мадатов, его придумали. Не мы его для себя и избрали.
— Как не мы? — заволновался Валериан. — Я сам хотел. Сам просился.
— А почему в солдатскую службу просился, а не в гражданскую? Что приятней: грязь сапогами месить или за столом пёрышком гусиным скрипеть? Но всё-таки к ружью потянулся, а не к бумаге. Значит, кто-то эту страсть в твою душу вложил. И приспособил тебя именно к этому делу, а не к другому. Честно скажу — хорошо приспособил. Будет из тебя офицер славный. Может, и до генерала дослужишься. Какие твои годы.
— Двадцать шесть лет, — Мадатов собрал поводья одной рукой, вынул платок из-за обшлага мундира, обтёр лицо: жара к вечеру ещё больше усилилась. — Спешить надо. Иначе мне в Карабах и не вернуться. Я по Шуше должен проехать, чтобы не меньше полковника. Чтоб ордена блестели на эфесе, на шее, в петлице. Только так. Иначе и сам не поеду, и дядя тоже не пустит.
— Как он? — спросил подполковник, который успел уже хорошо узнать историю Шахназаровых и любопытствовал — как же живут, как воюют люди за далёким Кавказским хребтом?
— Получил письмо месяц назад. Пишет, что воевал вместе с русскими, дрался с персами. Но начальник, князь Цицианов, не любит нас. Всем дал награды, но грузинам золотые сабли, а нашим армянам только серебряные. Дядя Джимшид очень обиделся. Хочет выходить из Грузии, думает снова вернуться поближе к Шуше. Наше имение там, своя земля. Теперь будем под русскими, теперь не так уж опасно.
-— Пускай селится, пускай обживается. А там — помяни моё слово, Мадатов, и десяти лет не пройдёт, как получит такой подарок — родной племянник полковником русской армии! Если, конечно, выживешь... Ну да ордена и чины за просто так не дают. Во всяком случае, таким, как мы с тобой, штабс-капитан. Да что же загадывать, служить надо! Говорят же, что свою пулю и не услышишь... Но в хорошем полку удача куда надёжнее.
— У нас полк хороший! — радостно воскликнул Валериан.
Бутков покосился на молодого товарища и усмехнулся:
— Сейчас он хороший. А видел бы ты его года четыре назад. После Фридланда в нём людей оставалось — на две неполные роты. Французы побили, да на марше ещё потеряли больными, бежавшими. Меня как раз перевели сюда. Вот тебе, говорят, подполковник Бутков, твой батальон. Посмотрел на горстку солдат и спрашиваю: где господин генерал, мой батальон? Будет, отвечает мне генерал, сам должен его построить. И отправили меня, Мадатов, за рекрутами. За сколько-то сот километров рекрутское депо в городишке уездном. Людей приготовили для всего седьмого егерского полка...
Он потёр рукой подбородок и покрутил головой, вспоминая нерадостные картинки:
— Приезжаю, спрашиваю — где мои рекруты? А вон, показывают мне, с носилками бегают. Грязные, оборванные, босые, худющие — камни раскалывают и носят. Щебёнку бьют, землю в корзинах таскают. Начальник городской решил собранных мужиков к делу приставить. Мол, что бездельников-то кормить. Ну и приставь, но к делу же! Не каменщики же — солдаты! Взял бы десяток поручиков из инвалидной команды, да учил бы их строю с утра до вечера. Всё нам легче бы в полку пришлось. А он, видишь, дармовой силе рабочей обрадовался... Именно что дармовой. Он и кормовые деньги себе забрал. Держал людей на такой работе и впроголодь. Десятками в день умирали. А мёртвых не хоронили. Сбрасывали в ров и засыпали... Прихожу я к этому коменданту, спрашиваю — как же вы с людьми обращаетесь? А у меня, отвечает, тоже приказ — стену городскую исправить. Я ему — это же будущие солдаты, ваши защитники. Как же можно с ними так обходиться, хуже, чем со скотом? А он, морда пьяная, только рукой махнул: да зачем нам защитники? В наши болота никакого врага и так не заманишь...
— Я бы такое услышал! — крикнул гневно Валериан.
Бутков набрал всю широкую грудную клетку воздуха и выдохнул с усилием, будто ударил:
— Не знаю, Мадатов, кто мою руку тогда удержал. То ли ангел мой, то ли этот унтер-офицер Сергачёв. А то бы и мне пришлось скалу кайлом ковырять. Только не здесь, а много, много восточнее... Ушли мы от коменданта и начали бедолаг этих к маршу готовить. Баня, еда, лекари. Накупили рубах старых, сапог, лапти заказали умельцам местным. Думаю, если на круг посчитать — рублей двести я в этом городишке оставил. Треть годового жалованья, Мадатов. Хорошо, что пока холостой... И повели мы это воинство шаг за шагом. Веришь ли, капитан, — ни один человек у меня не пропал бесследно. Умирали, да, врать не буду. Но дезертиров не было. Им после этих ужасов под комендантом в полк хотелось, будто бы к мамке обратно... Довёл. Здесь ещё человек пятьдесят скончалось уже в лазарете. Кровавый понос, Мадатов, штука страшная. От него и на войне гибнут больше, чем от пуль да снарядов. Остальных же начали учить. Поодиночке, вшестером, взводом... Я же ещё и кремни сам покупал. Поговорил с контрабандистами, привезли мне хороших. Думаю, ещё где-то с сотню я в батальон свой вложил. Но ведь недаром, а, штабс-капитан?..
— Нет, — искренне ответил Валериан. — Недаром. Хороший полк, хороший батальон. Хорошо в нём служить.
— И первая рота в этом батальоне хорошая. Так и будем впредь, Мадатов, служить и воевать...
Они повернули лошадей, съехали с дороги и направились к полковому лагерю. Белые палатки в несколько рядов протянулись вдоль берега неширокой, небыстрой речки. От лагеря к ним скакал всадник.
— Ваше высокоблагородие, господин подполковник! — Полковой адъютант Меньшов обливался потом от жары, волнения, спешки. — Командир срочно требует вас к себе. Собирает всех батальонных.
Он повернул коня и, уносясь, крикнул громко и весело:
— Приказ пришёл!..
— Я ещё с утра знал, что придёт, — усмехнулся Бутков. — Хороший офицер такие вещи носом чувствует, кожей. Готовься, Мадатов. Вот тебе и начало!..
II
Тысячу вёрст до города Яссы батальон Ивана Буткова должен был одолеть менее чем за месяц. Командир торопился, желая успеть прийти в столицу Молдавского княжества ещё до того, как польют осенние затяжные дожди и дороги размокнут.