Решения. Моя жизнь в политике [без иллюстраций] - читать онлайн книгу. Автор: Герхард Шредер cтр.№ 14

Итак, то было классическим упущением, и виноваты в нем все политические силы Германии: мы не прояснили позиции и не разъяснили людям, что послевоенный период действительно завершился, и теперь та особая роль, которую Германия еще могла играть, будучи разделенной страной, закончилась — раз и навсегда. Но настоящий шок от столкновения с реальностью мы ощутили только в 1999 году. Новый груз ответственности проявился в связи с косовской войной — со всей очевидностью и брутальностью. Мы должны были исполнять свои союзнические обязательства. Увильнуть было невозможно.

Вступление Германии в войну против оставшейся части Югославии стало ударом для неподготовленных политиков и простых людей. Неудивительно, что за этим последовало политическое землетрясение. И все же, под давлением обстоятельств у нас не было возможности поступить по-другому. Это стало тяжелым испытанием для всех участников событий. Начались нападки на новое федеральное правительство с проведением общественных акций, диффамация нас как поджигателей войны — вплоть до требований из Сербии отдать меня под международный трибунал в Гааге. Настоящий шок для правительственных фракций, испытание на разрыв, крайне опасное для сплоченности в обеих партиях.

На боннском экстренном съезде СДПГ в апреле 1999 года — и за это надо в первую очередь благодарить Эрхарда Эпплера — выяснилось, что такая ответственность (хотя под ее тяжестью нас едва не раздавило) немецким социал-демократам по плечу. Я хорошо понимал всех, кто был на пределе. Однако я чувствовал, что нельзя поддаваться этим настроениям. Сегодня, годы спустя, я уверен: отстояв то решение, мы поступили правильно. Участие в косовской операции, как и позднее, в ноябре 2001‑го согласие на операцию в Афганистане, обеспечили нам возможность свободно сказать «нет» войне в Ираке.

А во внутренних делах? Реформы застопорились и встали. Рефлекторное желание немецкой публики — наблюдая динамично меняющийся мир, избегать, по возможности, изменений в собственной стране — долгих шестнадцать лет удерживало Гельмута Коля на посту канцлера. Оставаясь, он персонифицировал собой неизменность: дескать, само собой разумеется — все можно оставить как есть. И эта иллюзия действовала, подобно наркотику, пока Коль не распрощался с канцлерским постом — и тут мы столкнулись с действительностью.

Очевидным выражением все того же нежелания перемен была навязшая в зубах болтовня о том, что правительство должно переехать в Берлин. Берлин — столица объединенной Германии! Германский бундестаг, начиная с первого периода своих полномочий в 1949 году, постоянно высказывался за то, чтобы парламент и правительство были перенесены в Берлин, как только восстановится единство страны. Сколько было пышных речей, сколько раз давалось и подтверждалось это торжественное обещание — без намерений его выполнять!.. И даже в 1991 году, когда бундестаг, незначительным большинством, включившим голоса ПДС ^[9], принял решение о переезде, во всех партиях нашлись силы, пытавшиеся как-нибудь этому воспрепятствовать или хотя бы модифицировать это решение. Не надо менять то, к чему все привыкли, — таким был всеобщий девиз. Порядок, проверенный временем, хотелось законсервировать.

При таком образе мыслей, когда желаемое принималось за действительное, когда казалось, что и теперь для успеха и благосостояния достаточно просто придерживаться правил, освященных опытом послевоенного восстановления, было бы невозможно в 1998 году вести избирательную кампанию — вопреки всему и всем. Неудобные темы не обсуждались, да к тому же они не так быстро и осознавались. У нас, например, лишь за редкими исключениями, не было данных о демографических изменениях в обществе, или они имелись в недостаточном объеме. Только этим можно объяснить, почему мы, в пылу схватки с ХСС, вцепились в лозунг министра социального обеспечения Блюма — «Пенсия обеспечена» — и возжелали его превзойти. Предполагаемое правительством Коля изменение законодательства о пенсионном обеспечении — в связи с так называемым демографическим фактором — нами было отменено. Между тем, лишь такие поправки отвечали бы новым данным о соотношении между увеличившимся сроком получения пенсий по старости и сократившимся количеством работающих, тех, кто платил отчисления из своих заработков. А сколь мало тогда занимал наши мысли процесс глобализации и связанная с ним проницаемость границ национальной экономики, демонстрирует мое публичное обещание существенно снизить безработицу. Это было поспешной, необдуманной реакцией на публичное заявление Лафонтена ^[10], хотя и содержавшее цифры, но еще более далекое от реальности: дескать, можно понизить количество безработных на миллион человек. Вот на что мы тогда ориентировались и с чем собирались помериться силой.

В ходе избирательной кампании 2005 года я много читал и слышал, что во время первого срока своих полномочий мы были недостаточно мужественны и что нам не хватало политической воли для проведения реформ. Но если мой диагноз аллергии к реформам у значительной части общества в Германии до и после 1998 года соответствует истине, тогда — прошу прощения — у нас не было шансов. Независимо от того, способны ли были к тому действующие политики, или нет.

В экономике мы были обременены своего рода ипотекой: финансовыми обязательствами, принятыми еще при канцлере Коле. Возьмем, для примера, Пакт о европейской стабильности, определяющий предел дефицита бюджета: в нем предписано, что ежегодный дефицит не должен превышать три процента от валового внутреннего национального продукта. Этот пакт был заключен в 1992 году и является составной частью Маастрихтского соглашения. Соглашение базировалось на постоянном факторе роста экономики, что в то время казалось своего рода экономической закономерностью. Между прочим, это еще раз подтверждает, сколь далека была вся немецкая политика от реальной оценки масштабов процесса объединения страны. Присоединение к Пакту о стабильности совпало по времени с кратким периодом бума в Германии, поскольку сам факт воссоединения вызвал у людей прилив энтузиазма. Правительство ХДС и СвДП не могло или не хотело думать о том, как объединение скажется на темпах прироста, когда экономика будет обременена последствиями этого самого объединения. Между тем — и тогда и сейчас — государство вынуждено переводить около четырех процентов валового внутреннего продукта с запада на восток страны. Тот факт, что ежегодно около восьмидесяти миллиардов евро будут изъяты из инвестиционного сектора, абсолютно недооценивался тогдашней политикой. Был сформулирован и введен в силу договор, для выполнения которого уже тогда не было реальных оснований.

Ни один из членов Европейского союза не обременен такой финансовой нагрузкой, как Германия — в связи с расходами на объединение. Поэтому остальные члены ЕС могли легче нас приспосабливаться к изменениям и лучше справляться с трудностями, возникавшими в мировой экономике с 90‑х годов и поныне. Синие письма ^[11] из Брюсселя стали следствием неизбежных нарушений Пакта о европейской стабильности. Таким образом, мы были вынуждены пойти на столкновение. В очень непростой полемике мы атаковали ЕС, поставив такой вопрос: имеет ли смысл столь односторонне подчеркивать важность этого пакта? В результате под руководством люксембургского премьер-министра Жана-Клода Юнкера внимание членов сообщества привлекли те аспекты пакта, которые увязаны с темпами роста экономики. Наконец было решено, что главным образом на стадиях ослабления конъюнктуры государство может усиливать инвестиции, способствующие росту экономики. И жесткое требование придерживаться постоянных процентов, а вместе с ним ориентация на стабильность уступили свои позиции.