Ростов-папа. История преступности Юга России - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кисин cтр.№ 63

В Ростове на размывание преступного сообщества серьезно повлиял миграционный фактор. Это в первую очередь проявилось в перемене места жительства значительной части населения города и увеличении его численности за счет притока переселенцев из деревень и станиц.

Так, по состоянию на 1914 год население Ростова насчитывало 172,3 тысячи жителей. В ходе Гражданской войны через город многократно проходила линия фронта — шесть раз он переходил из рук в руки, попадал под германскую оккупацию. Эмиграция имущих слоев, политические репрессии, погромы, беженцы, тиф, испанка, боевые, уголовные и небоевые потери заметно сказались как на численности, так и на сословной структуре населения (точные цифры потерь просто некому было выяснять). Зажиточные слои, проживавшие в нынешнем старом Ростове, по сути, были выдавлены из города.

По праву победителя Советская власть взялась за радикальный пересмотр жилищного фонда. Началось уплотнение буржуев за счет переселения в их дома, расположенные в престижных центральных районах Ростова и Нахичевани, обитателей лачуг из рабочего Темерника и некогда разбойных окраин — Байковского хутора, Олимпиадовки, Нахаловки, Грабиловки, Берберовки, Стеклянного городка и пр. Выжившие и не сбежавшие владельцы особняков становились теперь лишь одними из квартирантов в многолюдных коммунальных квартирах.

Пользуясь возможностью поправить жилищные условия, по этому же маршруту двинули и содержатели окраинных трактиров-притонов, хаз и малин. В новых коммуналках устраивать ямы для скупки краденого, торговли запрещенным спиртным или укрывать беглых стало невозможно. Поэтому, хочешь не хочешь, многим барыгам, зухерам (альфонсам), блатер-каинам, мешкам пришлось идти на известные жертвы «ради теплого сортира» — менять специализацию и устраиваться на легальную работу.

Освободившиеся же окраины заполнили бежавшие от голода и расказачивания нищие крестьяне и казаки из пострадавших от Гражданской войны деревень и станиц, увеличив к 1923 году население Ростова до 231,4 тысячи жителей.

В итоге сужалась и босяцкая база хевры, и число ее потенциальных жертв — до упрочения НЭПа грабить стало некого и нечего. Поэтому и число преступлений заметно снизилось, что создавало иллюзию отмирания уголовного мира.

Интересно, что впоследствии (и по сей день) некогда престижные кварталы старого Ростова за счет кардинального и неоднозначного изменения социального состава своих обитателей превратились чуть ли не в трущобы с перманентно напряженной криминогенной обстановкой. Постепенно они фактически слились с Богатяновкой, создав мрачный криминальный пояс Ростова с привычными малинами, блатхатами, наркопритонами, нелегальными публичными домами, шалманами, наливайками и т. п.

В то время как переселявшиеся на освободившиеся окраины крестьяне и рабочие заводов «Ростсельмаш», «Красный Аксай», «Красный Дон», имени Ленина и др., напротив, могли чувствовать себя там вполне комфортно и безопасно на избавленной от босяцких точек территории.

Идеологи перековки настолько поверили в собственную правоту, что отмирание преступности в кругах пропагандистов-агитаторов воспринималось чуть ли не как нечто само собой разумеющееся. Из-за этого сыщики из ОГПУ напрочь упустили тектонические сдвиги в среде профессиональной преступности.

Известный российский знаток криминального мира генерал-лейтенант Александр Гуров в своей книге «Профессиональная преступность: прошлое и настоящее» писал: «Под впечатлением неоспоримых успехов в борьбе с бандитизмом, контрреволюционными и иными преступлениями не совсем обоснованно, а главное преждевременно, проводилась мысль об отживании преступности и ее депрофессионализации. Например, с пафосом писалось: „В воровском мире царит тревога. В последних «шалманах» и «малинах» с недоумением поговаривают о том, что профессии вора приходит конец“. В подтверждение приводились заказные письма преступников вроде этого: „Убедительно прошу оповестить через газету всех бывших воров, что на воле везде и всюду идет такое движение: правонарушители отрекаются от преступности и идут работать. Преступный мир пустеет. Наступает конец всему тому, чем когда-то жили воры“. Безусловно, такой оптимизм не соответствовал действительности, поскольку при этом не учитывались объективные социальные факторы.

Таким образом, начиная с 30-х годов феномен профессиональной преступности не изучался».

Иллюзия перековки, видимо, базировалась не на пустом месте, а на опыте тех же воров-«расстриг» образца апреля 1917 года, пытавшихся вырваться из преступного сообщества под давлением пропаганды. Однако наступать на те же грабли криминалитету эпохи соцреализма явно не улыбалось — все помнили, чем закончилась первая попытка примирения шпаны с властью. К тому же сменилось поколение обозленных царизмом люмпенов, для которых уход в уголовщину был скорее жизненной необходимостью, чем осознанным выбором. К концу 20-х годов в ростовской хевре уже прочно держали власть старорежимные профессионалы, управляющие с помощью воровского закона закаленными военным коммунизмом, голодом, продразверсткой и репрессиями блатарями из бывших беспризорных и жертв Гражданской войны, которым любить новую власть тоже было не за что.

Преступный мир Ростова начала XX века отличался крайней пестротой и разнообразием. Криминалисты насчитывали до 90 только воровских специальностей. Развитие науки и техники почти каждый год открывало в уголовном мире новые сегменты профессионального мастерства. К примеру, обычные шниферы (громилы-взломщики), орудовавшие кувалдой и кайлом, пополнились настоящими профи — медвежатниками, использовавшими новейшие слесарные инструменты и ацетиленовые горелки. Поездушники пополнились отрядами бутлегеров, возивших запрещенный с началом Первой мировой войны алкоголь с Кавказа. У уличных щипачей появилось целое подразделение ширмачей, работавших в только появившихся в городе трамваях. У мошенников возник целый класс аферистов, орудовавших с ценными бумагами в банках и платежными поручениями на железной дороге. Шантажисты начали звонить по телефону, налетчики-вентерюшники пересели с лихачей на модное и быстрое авто.

Наиболее опасным для обывателей видом криминального промысла в Ростове считался разбой и бандитизм. Ограбления с применением холодного и особенно огнестрельного оружия зачастую влекли за собой тяжелые ранения, смерть жертвы и даже случайных свидетелей. Взявший в руки лявер (так в Ростове величали револьвер) и бестрепетно его пускавший в дело уркач считался не босяком и тем более не шпандриком, а голимым гайменником, с которым честному бродяге и посидеть рядом было зазорно. Ростовская воровская хевра старалась держаться от таких подальше, всячески выдавливая со своей территории. Оттого и местом своего гужевания подобные типы избрали город-спутник Нахичевань.

Полиция определяла географические границы вентерюшного «Горячего края» от Бульварной площади до церкви Сурб-Григора вдоль 2-й Успенской улицы к 31, 33, 35-й линиям, где «портняжили дубовыми иглами» (то есть разбойничали). Выбор отнюдь неслучаен и вполне обоснован. Это глухой юго-восточный угол Нахичевани, куда не сует нос активная ростовская сыскная полиция. Находится равноудаленно от 6-го (1-я Федоровская — 19-я линия) и 7-го (2-я Соборная — 30-я линия) полицейских участков. «Горячий край» примыкает к берегу Дона в районе Салаганского бугра, изрезанного промытыми речными водами глубокими пещерами, в которых местные жители добывали песок и камень. Отсюда рукой подать до Зеленого острова, а через него, в случае опасности, легко перемахнуть и в Задонье.