Ростов-папа. История преступности Юга России - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кисин cтр.№ 62

Соответственно, социально и классово чуждыми были бывшие имущие и интеллигентские слои населения, чей путь за решетку только начинался. Эти по происхождению своему были страшно далеки от народа. И уж тем более от его пролетарского авангарда.

В царской России все было наоборот — профессиональные варнаки и душегубы считались изгоями общества и париями. Народник-каторжанин Петр Якубович в книге «В мире отверженных» подчеркивал, что в тюрьме и на каторге администрация не допускала их к хлебным должностям и всячески отгораживала их от приличных каторжан. В том числе и политических. Оттого «держать зону — держать волю» они никак не могли.

Новая же социально-экономическая формация в корне изменила положение воров в стране — они перестали быть изгоями, а стали заметным фактором и союзником правящего режима.

Изменения в кастовой системе преступного мира Ростова коснулись его краеугольной части — статуса воров и бандитов. Первые вполне уживались с советскими властями, отгораживая себя от вторых особой титулатурой — воры в законе, таким образом подчеркивая, что кодекс они чтут. При этом, в отличие от «политики», «законники» не претендовали на смену социального строя, выбирая жертв из числа зажиточных нэпманов, кулаков, торговцев и пр., стараясь не посягать на социалистическую собственность. Жизнь по блатному закону или по понятиям как на воле, так и за решеткой, вполне укладывалась в советскую идиологему, по которой сталинская перековка уголовников в честных тружеников еще только предстояла и считалась лишь вопросом времени.

В то же время жиганы-беспредельщики разницы между жертвами вовсе не делали, что и ставило их вне всякого закона. Будь то УК или воровской кодекс. К этим милиция была беспощадной и зачастую вопрос решала на месте. Поэтому, попав в руки правосудия, первые тут же спешили объявить себя ворами в законе, дабы их в горячке не причислили к сонму отморозков.

Как пишет исследователь Александр Сидоров о конце эпохи НЭПа: «Теперь же „авторитеты“ преступного сообщества стали именовать себя „честными ворами“ (не желая замечать очевидной иронии такого странного словосочетания), „ворами в законе“ (в слове „воры“ ударение падает обязательно на второй слог: этим как бы сохранялась преемственность от старорежимных „иванов“). Называя себя ворами, профессиональные уголовники подчеркивали, что они сознательно занимаются только «чистым» воровством и не выступают против законов и политики государства. Была специально разработана „воровская идея“, построенная на отрицании ценностей политических уголовников… «„Законники“ специально подчеркивали, что политику Советского государства они признают и уважают, в отличие от „жиганов“ не борются против порядка управления. Они просто „трясут фраеров“, обкрадывают частных лиц, не замахиваясь на систему».

Иными словами, верхушка воровского сословия четко давала понять, что ее не интересует политическая ситуация в обществе — вор должен только воровать и не вмешиваться в дела государства. То есть «быть в законе». Воровской мир, по сути, подался во внутреннюю эмиграцию. Ушел из общества, игнорируя его институциональную систему, но не покушаясь на нее.

Эта парадигма в конце 20-х — начале 30-х годов ХХ века, очевидно, начала оформляться параллельно как на воле, так и за решеткой. Раньше блатные сходняки не носили характер четко выраженного профессионального слета. В них принимали участие наиболее авторитетные и влиятельные на данный момент представители всех криминальных специальностей, что делало их более репрезентативными, но и более аморфными с точки зрения отстаивания конкретных интересов хевры.

Теперь же дождавшиеся, когда мимо проплыл труп их врага, крадуны лишь констатировали очевидное: сходняки с полным основанием стали монопрофессионально называться воровскими. Старорежимные воровские традиции («понятия», «правила») были кодифицированы в своеобразную «конституцию», предписывающую хевре необходимые морально-этические нормы честных бродяг, честняков, правильных блатных.

По словам одного из крупнейших специалистов-практиков по рецидивной преступности конца 1940-х — начала 1950-х годов В. И. Монахова, «„воровская община“ признает вором всякого, кто разделяет „воровской закон“, обязуется беспрекословно его выполнять, живет только за счет воровства в рамках своей „специализации“ и примыкает к одной из общин… „Вор в законе“ — это особая категория преступников-рецидивистов, характеризующаяся двумя особенностями: 1) устойчивым „принципиальным“ паразитизмом; 2) организованностью. Таковым мог считаться лишь преступник, имевший судимости, авторитет в уголовной среде и принятый в группировку на специально собранной сходке. Кандидат в группировку проходил испытание, всесторонне проверялся ворами, после чего ему давались устные и письменные рекомендации».

Особенно наглядно это обозначилось в местах лишения свободы, где кастовость смотрелась наиболее рельефно. Там воры просто сторонились как «политики», «контриков», так и жиганов (а вскоре и сук — ссученных воров, пошедших на сотрудничество с государством). Неправильные отношения с ними могли «запомоить» честного бродягу, лишив его своего статуса «честняка».

Поэтому жить по понятиям, воровской идеей становилось насущной необходимостью существования за решеткой при поддержке собственной касты, кентовки, общины, «семьи». Эти понятия, законы коллективно вырабатывали лидеры, ставшие ворами в законе.

В тюрьмах и зонах эти законы шлифовались и пестовались, обрастали опытом и передавались на волю. В свое время идеолог анархизма князь Петр Кропоткин в «Записках революционера» говорил о тюрьмах как «университетах преступности, содержащихся государством». В советскую эпоху зарешеченная жизнь превратила воров в настоящих магистров и бакалавров этих учебных заведений, обладающих правом как выдавать «дипломы о высшем уголовном образовании», так и распоряжаться жизнью и судьбой своих студентов. Именно они сумели создать такой высокий уровень самоорганизации воровской общины, что это стало решающим фактором в победе воров над жиганами как в тюрьме, так и на воле.

Иллюзия того, что социально близкий преступный мир можно перековать трудом на стройках коммунизма, вразумить, обнадежить, убедить в преимуществах нового строя, воззвать к совести и т. п., появилась у идеологов ВКП (б) в конце 1920-х годов и владела их умами долгие годы. Для этого снимались правильные фильмы («Путевка в жизнь» Николая Экка, «Заключенные» Евгения Червякова), ставились правильные пьесы («Аристократы» Николая Погодина), писались правильные романы («Вор» Леонида Леонова).

Иллюзия подогревалась успешной борьбой с беспризорниками (главными рекрутами преступности), изловленными и отправленными в детдома, и политическими противниками, выявленными и спроваженными пока что на Соловки. Предполагалось, что массовый катарсис теперь коснется и уголовников, которые сами не могли не жаждать избавления от надоедливой криминальной жизни.

В пользу иллюзии говорило и то, что к началу коллективизации (1929–1930 годы) в стране значительно сократилось количество случаев контрреволюционных преступлений, бандитизма, убийств и разбоев. Если в 1922 году в Советской России было возбуждено 2097 уголовных дел о бандитизме, то в 1927-м — в четыре раза меньше. Были ликвидированы привычные для уголовников места обитания (в Москве — Хитров и Сенной рынки, в Одессе — притоны на Дерибасовской).