Ростов-папа. История преступности Юга России - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кисин cтр.№ 61

Отстрел наиболее активных кадров лишил бандитскую часть преступного сообщества города лидерства в местной уголовной хевре, которое было захвачено ими в годы Гражданской войны и сразу после ее окончания. Оставшиеся на свободе вентерюшники уже не имели того мощного влияния на «тортугу», которое железом и кровью завоевывали их безвременно усопшие коллеги. Ярких личностей у них не оставалось, бандитам было уже не под силу подмять своих вечных конкурентов из воровской Богатяновки. К тому же они утратили доступ к огнестрельному оружию и боеприпасам, столь упростившийся в военные годы.

Последние крупные банды налетчиков Терентьева, Литвинова, Рудича, Жукова были ликвидированы в начале — середине 1930-х годов. Тогда же поймали самого кровавого серийного убийцу России всех времен — Егора Башкатова, на совести которого значилось 459 загубленных душ.

Разгромленные остатки бандитской «пехоты» после утраты ресурсов и активных вожаков переквалифицировались в уличных хулиганов, гоп-стопников и скокарей. Их оказалось настолько много, что местная газета «Молот» предупреждала: «Хулиган вышел на Садовую. У него здесь есть несколько излюбленных мест, где он чувствует себя как рыба в воде и во всю ширь проявляет свою натуру».

В 1927 году начальник Доноблмилиции Евгений Трифонов писал: «Привлечение 30 тысяч хулиганов к административной ответственности и 18 тысяч — к ответственности в судебном порядке только за один последний год свидетельствует о большой активности в этой работе городской и сельской милиции края».

Работа правоохранителей, конечно, налицо, но, с другой стороны, 30 тысяч «пехотинцев», только пойманных с поличным, — это могучая пассионарная армия босяцкого мира, потенциал которой нес вполне реальную угрозу дестабилизации власти.

Однако физическая ликвидация основных бандитских группировок в Ростове к концу 20-х годов кардинально изменила ситуацию на уголовном олимпе. В отсутствие основных конкурентов выжившие в этой мясорубке крадуны надолго возглавили ростовскую «тортугу», вернув городу титулатуру воровской, а не бандитский. Это крайне важное обстоятельство, ибо ни в Москве, ни в Петрограде, ни в Киеве, ни в Одессе, ни тем более на беспокойном Кавказе до самой Великой Отечественной войны не стихали настоящие сражения между милицией и вооруженными бандами.

Свято место пусто не бывает. Бандитский Ростов начала 1920-х канул в расстрельное небытие, уступая место воровскому. Богатяновское «политбюро», затихшее в годы революционной анархии и ушедшее в тень в ходе войны с криминалом, вновь брало бразды уголовного правления в свои руки.

Пока город сотрясали настоящие сражения между милицией и бандитами, воровская часть хевры старалась минимизировать свою активность, дабы не угодить между молотом пролетарской законности и наковальней беспредельщиков. По мелочовке работали щипачи, домушники, халамидники, поездушники, банщики, скамеечники (конокрады), магазинники.

Введение новой экономической политики правительством большевиков напомнило торгашескому Ростову о его славном прошлом. Как грибы начали расти тресты, синдикаты, артели и кооперативы. В разоренном войной городе вновь запахло большими деньгами.

Этот чудный аромат реанимировал пребывающих в анабиозе ростовских крадунов, резонно решивших, что после ликвидации конкурентов тяжкое бремя по изъятию этих денег легло на их натруженные плечи.

С появлением НЭПа оживились мошенники (в Ростове прогремело дело о хищениях мануфактуры Леоном Нанбургом и Давидом Фридманом), расхитители (дело о регулярных кражах на 1-й государственной заготовительной фабрике шайкой во главе с председателем фабкома Тересфельдом), взяточники (дело о злоупотреблениях в Сахаротресте группы уполномоченного Михаила Маршака и его подельников Рафаила Кагана и Михаила Цейтлина) и фальшивомонетчики (дело «кукольника» Сашки Забазного).

После разгрома банд вентерюшников поток рекрутов перенаправился в босяцкое сословие уже по воровскому пути. Речь шла в том числе и о выживших в войне на уничтожение. Так было гораздо безопаснее для неофитов, чем хождение под расстрельными статьями УК.

Этому способствовали и изменения в уголовном законодательстве страны, заставившие крадунов пересмотреть свой взгляд на объект воровства.

По Уголовному кодексу РСФСР 1922 года высшая мера социальной защиты в виде «поездки на Харьков» формально не была включена в систему наказаний, ибо считалось, что ее применение должно носить исключительный и временный характер, вплоть до отмены ВЦИКом после официального окончания Гражданской войны. Наиболее строгим наказанием на замиренных территориях объявлялось лишение свободы максимальным сроком на 10 лет. В этих условиях бандиты могли бы почувствовать себя вполне вольготно, если бы в реальности вооруженные преступления априори не ставили налетчиков вне закона.

Принятый же в 1926 году новый УК в своей особенной части ввел понятие «контрреволюционных преступлений», закрепленных в печально знаменитой статье № 58. Она гарантировала вышку совершившим любые антигосударственные преступления, в том числе и «путем возбуждения населения к массовым волнениям, неплатежу налогов и невыполнению повинностей или всяким иным путем в явный ущерб диктатуре рабочего класса и пролетарской революции». Равно как и покушавшимся на представителей органов власти и расхищение-повреждение госимущества. Статья № 59 («преступление против порядка управления») и вовсе обещала расстрел за все, что может препятствовать Советской власти исполнять функцию осчастливливания народа по канонам марксизма-ленинизма.

Зато банальная кража (статья № 162), совершенная «вследствие нужды и безработицы, в целях удовлетворения минимальных потребностей своих или своей семьи» (а кто в Советской России не нуждался в поствоенный период, а кто из мазуриков не был безработным?), обещала щипачу или городушнику ласковые 3 месяца лишения свободы, отбываемые в исправительно-трудовом доме. Даже домушник или взломщик, правильно сориентированный на частную, а не на государственную собственность, рисковал не более чем годом «крытки» (заключения). В начале 20-х за подобное просто ставили к стенке.

Таким образом, власть, по сути, давала понять «тортуге», что «мое красть не моги — шкуру спущу, а за частника, то бишь мелкую буржуазию, я не в ответе. Грабь награбленное в свое удовольствие, перекантовавшись на „дядиной даче“ всего лишь один календарный квартал».

Естественно, что подобный месседж не услышать было невозможно. Воровской мир чутко уловил сладостные перспективы и просчитал плевые риски. После чего наиболее желанным объектом охоты в Ростове стал богатеющий нэпман (артельщик, кооператор, кустарь и пр.) и его имущество.

А принятый в 1924 году Исправительно-трудовой кодекс и вовсе был на руку воровскому сословию. Он четко обозначил статус осужденных: социально близкие — приговоренные к лишению свободы лица, не принадлежащие к классу трудящихся и совершившие преступление в силу классовых привычек, взглядов или интересов (то есть босяки по жизни, честные бродяги), и классово близкие — пролетарии, которые «по несознательности совершили преступление в первый раз, случайно или вследствие тяжелых материальных условий». И те и другие считались потенциальными союзниками гегемона, жертвами кровавого царского режима.