Ростов-папа. История преступности Юга России - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кисин cтр.№ 44

Тщательное и внимательное отношение к обучению воровским специальностям позволило ростовскому преступному сообществу в период наибольшего накала страстей в обществе сохранить «ценные кадры», выведя их на более высокий профессиональный уровень с минимальными потерями.

Это было крайне актуально, ибо разразившаяся мировая бойня привела к резкому усилению конкуренции в преступной среде Ростова.

Еще в 1903 году начальник Московской сыскной полиции Василий Лебедев выпустил «Справочный указатель для чинов полиции», в котором содержались фотографии и антропометрические данные на 165 профессиональных преступников, когда-либо проходивших через сыскное ведомство (спустя 10 лет их уже было свыше 47 тысяч). Из них не менее трети приходилось на губернии Привисленского, Остзейского и Северо-Западного края. То есть Польшу, Прибалтику, западные губернии Украины и Белоруссии. Те самые, которые на 1917 год оказались оккупированными войсками Центральных держав.

Из разорванной войной Польши и Прибалтики внутрь страны, в том числе на ее сытый Юг, прибыли многие известные польские шниферы (взломщики), из Закавказья — разбойный люд разных национальностей, из Галиции, Червонной Руси, Буковины, Волыни — оборванные славянские беженцы, среди которых достаточно было и босяцкого элемента. Количество нищебродов и дезертиров на базарах и вокзалах зашкаливало.

Газета «Ростовская речь» 27 февраля 1917 года писала: «С начала войны и по настоящее время чинами ростов-нахичеванской полиции задержано 753 дезертира и 1347 уклоняющихся от военной службы. Больше всего задержало и сыскное отделение: 238 дезертиров, и 4-й участок: 318. 99 процентов задержанных — ростовские и иногородние воры». 4-й участок как раз нес службу в самом центре Ростова — в районе Старого и Нового базара, в кварталах, примыкающих к порту.

У полиции и сыскного отделения добавилось работы, а у только-только консолидированного ростовского блатного сообщества — головной боли, так как чужаки понятия не имели (и не хотели иметь) о строгом разграничении сфер влияния в этой среде и, по сути, без спросу лезли в чужой огород. Пришлых тоже можно было понять, подобной консолидации и четкого ранжирования на их малой родине не существовало, поэтому вникать в детали «постановлений местных воровских пленумов» им в голову не приходило. В результате в ростовских газетах времен Первой мировой войны стали часто мелькать заметки об обнаружении таинственных трупов, по всем признакам подходивших под членов босой команды. Периодически их опознавали как налетчиков, грабителей, мошенников, прибывших в Ростов из других регионов.

Глава уголовно-сыскного отделения Афанасий Полупанов в интервью репортерам высказывал предположение, что тут имеют место разборки между криминальными элементами. Да и немудрено: ростовская «тортуга» защищалась как умела, вынося приговоры, обжалованию не подлежащие.

Однако с падением Российской империи серьезный раскол возник уже в самой воровской среде Ростова. Если падение династии Романовых было малоинтересно честным бродягам, плевавшим на любые власти и законы, то ликвидация царской полиции и сыскного отделения попросту дезориентировали хевру. К тому же либеральствующая пресса, взахлеб превозносившая революцию и Временное правительство, новые лица в политике, митинговщина, бесчисленные демонстрации, братания, швыряние лозунгов в массы совершенно сбили с толку политически беспомощных босяков. Преступников стало некому ловить — абсолютно неожиданно возник вакуум антикриминальных рычагов. И это… резко снизило криминогенный накал.

Дело в том, что большинство обитателей воровских слободок, «тортуги» и даже Богатяновского централа отнюдь не были закоренелыми варнаками и тем более потомственными шишами. Слишком мало времени прошло с момента отмены крепостного права и начала формирования устойчивого воровского сообщества в Ростове, чтобы руки неофитов-крадунов из бывших крестьян отвыкли от сохи и привыкли к финке. Бандитская идеология еще не укрепилась в сознании отставных слесарей, докеров, грузчиков, сапожников и пр. Еще не обросли романтическими мифами богатяновские притоны, еще не выросло поколение шишбал, которое бы стремилось героям этих мифов подражать. Авторитетным «богам» сложно было убедить городушника, вчерашнего хлебороба, в том, что блатная жизнь куда интереснее собственного клочка земли, которого теперь ожидали от реформ Временного правительства.

Центробежные тенденции появились и в самой хевре, где местная чувырла братская связывала свою скотскую жизнь как раз с проклятым царизмом. В этом ее ежедневно убеждали на митингах, собраниях и в прессе. К тому же 6 марта 1917 года министр юстиции России Александр Керенский инициировал выход постановления Временного правительства о всеобщей политической амнистии, в результате чего на волю из тюрем вышли свыше 90 тысяч заключенных, значительная часть которых была как раз не из «политики», а из числа обычных уголовников. Это были те самые «птенцы Керенского», обязанные ему нежданно свалившейся им на голову волей.

Опять же далеко не все птенцы мечтали свить себе гнездо в родной малине, многие из них попали под очарование «революционных вихрей» и действительно задумывались о том, чтобы в корне изменить свою жизнь. Правда, сам Керенский был уверен, что все обретшие волю жиганы немедленно вольются в ряды армии для защиты революции от немецкого империализма. Те думали несколько иначе, полагая, что достаточно будет просто отказаться от прежних занятий.

Впрочем, надежды Керенского взросли не на пустом месте. К примеру, знаменитый на всю Россию бессарабский налетчик Григорий Котовский, приговоренный военно-полевым судом к казни в 1916 году, писал покаянные письма с обещанием «кровью искупить свою вину». Керенский личным распоряжением от 3 марта 1917 года помиловал варнака, и тот пошел на Румынский фронт, где за короткое время отличился и дослужился до прапорщика. А затем и до легендарного комбрига Гражданской войны.

Пока до глубинки дошли сведения об амнистии, пока в Ростове новые власти кумекали, что бы это значило для воровского города-папы и как сподручнее организовать освобождение заключенных, те взяли инициативу в свои руки. 7 марта 1917 года из Богатяновского централа, связав практически не сопротивлявшихся надзирателей (которые были еще более дезориентированы), сбежали сразу две сотни уголовников и дезертиров. А когда одного из уголовных на следующий день поймали, тот спокойно объяснился во вновь образованной думской милиции: «Зря тока время тратите на облавы, мы воровать больше не будем». На недоуменные вопросы он уточнил сенсацию тем, что, мол, «братва на киче порешила пока не баловать, поглядеть, шо будет». Другие утверждали, что намерены записаться волонтерами в действующую армию.

Для самой милиции это стало как гром среди ясного неба. Старая структура полиции была развалена, ее архивы, как и архивы охранного отделения, разграблены и украдены (об этом позаботились как уголовники, так и политические). Новая муниципальная полиция, превратившаяся в милицию, только начала формироваться. Идти в нее никто не хотел — пришлось городской управе бросить клич студентам и сознательным рабочим. На 150 милицейских постов набрали 400–500 восторженных школяров-желторотиков, которые понятия не имели о правоохранительной работе. В Ротонде городского сада, предварительно выгнав оттуда черносотенский «Союз русского народа», школяры устроили штаб, подчинявшийся не управе, а Студенческому революционному комитету. Чтобы как-то выделяться из студенческой массы, нацепили на левый рукав университетской шинельки белые повязки с трафаретом соответствующего участка и летучего отряда. Участковый начальник и его помощник пришивали узкую полоску материи на левой руке, но уже красного цвета. Помощник начальника милиции украсил себя широкой красной полосой на левом рукаве и двумя в петлице.