Религиозные проблемы, тревожившие Гашинского, были отнюдь не тривиальными. Православная церковь запрещала кремацию. Вся материалистическая структура ее учения о воскрешении и тех сокровенных связях, которые навсегда соединяют душу и плоть, была построена на обряде похорон. Да и более простые верования, например о земле, было не так-то легко отбросить. Тело должно вернуться в землю, а не в пламя, потому что скорбящим нужна могила, на которую они могли бы приходить. Именно об эти доводы разбился проект строительства крематория в Петербурге, который из соображений гигиены и удешевления похорон рассматривался в последнее десятилетие XIX века. Идея повсеместно вызвала отвращение. Однако к 1919 году потребность в быстрой утилизации тел стала очень острой. Более того, это решение открывало доселе невиданные возможности для агитации и пропаганды: в новом, промышленном и научном, мире огня и пепла церковь лишалась своей власти, а ее церемонии – актуальности.
Новаторы столкнулись с бесконечным количеством трудностей. Протоколы заседаний фиксируют множество слов и часов усердного планирования, но проходили месяцы и годы, а дело почти не двигалось с места. В Москве не было подходящего для крематория места. Планы строительства крематория подле одной из главных больниц для гражданского населения были заброшены, потому что едва не спровоцировали общественные беспорядки. Красноармейцы тоже не сильно помогли делу, когда выступили против идеи строительства крематория возле их военного госпиталя
[409]. Подкомитет в Моссовете, ведавший проектом строительства крематория, сформировал рабочую группу, которая должна была рассмотреть “психологические аспекты” этой затеи. В декабре 1919 года был уволен и сам Гашинский, спустя ровно год после того, как он начал заниматься проектом. Его преемниками потребовались годы на то, чтобы справиться с техническими трудностями, среди которых, например, была проблема поддержания и контролирования определенной температуры в печи
[410]. Наконец, в 1927 году на территории, реквизированной у Донского монастыря, открылся московский крематорий.
Специалисты в Петрограде были более успешны, по крайней мере, в краткосрочной перспективе, а кроме того, они куда более чутко уловили эстетические и нравственные пристрастия публики. Они даже провели публичный конкурс проектов комплекса крематория. Заявки, поданные на этот конкурс осенью 1919 года (а в это время армия Юденича уже достигла окраин города, в котором по-прежнему не было ни хлеба, ни колбасы), предлагали концепции в диапазоне от странных до абсолютно невыполнимых с архитектурной точки зрения. Каждая включала в себя элементы революционного китча, и многие были вдохновлены религиозными чувствами, которые со всей очевидностью проступают в других формах пролетарского искусства того периода. Проект инженера A. Г. Джорогова был среди тех, что заслужили одобрение (хотя ни одна из заявок так и не была реализована). Вот что этот конкурсант писал о процессе кремации: “Пусть все будет сделано величественно, художественно”. Его план исключал все “тяжеловесное, грубое, все, что напоминает о сожжении. ‹…› Пусть здание будет высоким, таким, чтобы доставало почти до небес”. Предложенный им проект был вдохновлен лестницей Иакова, соединявшей небо и землю, и на входе в этот “сад отдохновения” он предлагал начертать следующие слова: “Придите ко мне все труждающиеся, и я успокою вас”
[411]. Но Петроградская комиссия по строительству первого государственного крематория и морга, проигнорировала эти украшательства. Собственные официальные бланки Комиссии украшали ворона, человеческий череп и вьющийся дым.
Серьезное планирование продолжилось и в 1919-м, и в 1920-м. Как и в Москве, главным препятствием был поиск подходящего места. Комиссия считала, что крематорий должен быть расположен в центре, вблизи транспортных путей, а в идеале – в центре района с особенно высокой смертностью. В марте 1919 года члены комиссии остановили свой выбор на участке земли вблизи Александро-Невской лавры. Неподалеку был большой канал, а также проходила главная транспортная артерия города, тянущаяся через самый его центр. В нескольких минутах от этого места располагается и самый крупный железнодорожный вокзал Петрограда
[412]. Однако сразу же послышались возражения. Оказывается, Петросовет уже строил совсем другие планы на этот участок, собираясь превратить его в общественный парк. Члены Петроградского совета также выражали озабоченность тем, что дым, пыль и пепел от крематория будут загрязнять воздух в густонаселенном районе
[413]. Инженер, предлагавший альтернативный проект, заметил, что очевидным путем, которым для кремации ежедневно должны будут доставлять сотни трупов, причем по большей части в запряженных лошадьми телегах, окажется Невский проспект, по мнению многих, все еще самая прекрасная улица Европы. “Его станут называть улицей смерти”, – предупреждал он. По его мнению, следовало относиться к новому учреждению как к фабрике и расположить его изолированно на какой-то заброшенной, подходящей для этих целей окраине
[414].
Меж тем, пока планировщики пререкались, в Петрограде разворачивался эксперимент, который сделает его первым в России городом, в котором будет работать крематорий для бесхозных, невостребованных трупов. Инженеры, используя труд заключенных, превращали баню на Васильевском острове в первый в мире крематорий, работающий на деревянном топливе
[415]. Переделывали здание с многочисленными заминками и трудностями, при строительстве печи возникали бесконечные технические проблемы. Однако главной проблемой была нехватка квалифицированной рабочей силы. Всем было известно, что вместе с тающим снегом каждую весну могла вспыхнуть очередная эпидемия. Желтая водичка капала с оттаивавших трупов – ворон, лошадей, собак, стариков, замерзших насмерть пьяниц – груды мусора нагревались и прели, в них размножались личинки, скрипучие трубы и канализационные водостоки протекали. Весна 1919 года преподала Петроградскому совету урок, однако с приближением зимы строительство печи крематория – прототипа, разработанного специально для того, чтобы сжигать по крайней мере шестьсот трупов в месяц, – все еще было далеко от завершения. К работе привлекли еще больше заключенных; нашли военных инженеров с опытом конструирования паровых котлов и механизмов подачи топлива в печь. К концу декабря, когда до начала роста смертности оставалось в лучшем случае четыре месяца, строителям начали раздавать бутылки коньяка в надежде ускорить их работу
[416]. И все равно стройка отставала от графика по крайней мере на девять месяцев.