Каменная ночь - читать онлайн книгу. Автор: Кэтрин Мерридейл cтр.№ 62

Иконы можно сжечь, и в итоге многие иконы постигла именно эта участь, однако со святыми расправиться не так просто. Опасность ситуации заключается в том, что святые способны вдохновить народное восстание. Прямая атака на этот культ была исключена: уже зафиксированы случаи – на бюрократическом языке “эксцессы” – когда разъяренные толпы, вооружившись вилами и факелами, вставали на защиту останков святых. Говоря современным языком, для “имиджа” новой власти это – катастрофа. Холодные, рассудительные головы в Москве решают, что на данном этапе лучший способ разрешить проблему – привлечь к делу науки. Всем известно, что тела святых не поддаются гниению и разложению. Они сладко пахнут, они плачут настоящими слезами, они охраняют и оберегают истинно верующих. Их власть и могущество священны, и дотронуться до них означает обрести благословение, излечение и защиту. Чиновники наркомата решают пролить свет рациональности на раки с мощами святых: вскрыть их, развернуть останки, содрать с них покровы магического.

Позднее большевики будут утверждать, что кампания, направленная против мумифицированных покойников, зародилась в гуще народной. Каждый раз, когда проводимая ими политика будет выходить боком, большевики используют народ в качестве козла отпущения ^[378]. По официальной версии, властей интересуют только факты, благопристойность и сохранение порядка. Однако необходимы последовательность и системность. В Москве только что было произведено вскрытие мощей преподобного Сергия Радонежского, основателя Свято-Троицкого монастыря под Москвой (ныне Троице-Сергиева лавра), останки разобрали и публично исследовали. (В это время армии Колчака в Омске готовились к наступлению на Пермь, а Царицын на юге страны все еще подвергался ожесточенным атакам.) Вторая столица должна последовать примеру Москвы. Самая известная реликвия Петрограда – останки князя Александра Невского. В конце концов, и его гроб должен быть вскрыт, как и все остальные. Наркомат юстиции напоминает о необходимости исполнять циркуляры: “Опираясь не революционное сознание трудящихся масс, планомерно и последовательно провести полную ликвидацию мощей на местах, избегая вредной нерешительности и половинчатости мероприятий. Ликвидацию названного культа мертвых тел и кукол осуществить или путем помещения так называемых «мощей» в музеи и отделы церковной старины, или путем их захоронения” ^[379].

Эта политика борьбы со “святыми чучелами” – так озаглавлен большевиками протокол вскрытия раки Сергия Преподобного (Радонежского) 11 апреля 1919 года – принесет неоднозначные результаты. Церемония вскрытия раки и выставление останков для всеобщего обозрения – в Москве, в Твери и позднее в Петрограде – всегда привлекает огромные толпы народа, для которого это зрелище – хоть какое-то развлечение посреди мрачной повседневности. Большинство пришедших заворожены происходящим и сгорают от любопытства, многие готовы поверить, что вот-вот произойдет что-нибудь странное: последует божья кара или снизойдет откровение. На улицах выстраиваются длинные очереди изможденных людей, закутанных в пальто и шарфы, не слишком уверенных в том, какие чувства им полагается испытывать относительно происходящего. Однако кости и труха, которые они увидят, не убьют их веры. В апреле 1919 года Готье запишет в своем дневнике: “Были в Троицком соборе у обедни и прикладывались к обнаженному скелету преподобного Сергия; его оставляют в том виде, как он получился по вскрытии; как я сегодня узнал, это делается нарочно и, по-моему, правильно; говорят, что и врачи вскрывавшие признали скелет лежавшим 500 лет, а найденные желтые волосы – седыми, но пожелтевшими от времени; таким образом наши попы, взявшись за ум и оставляя мощи незакрытыми, правильно хотят показать: глядите, мы не скрываем того, что было и что есть, и этим они, конечно, не только не ослабят, но усилят религиозное чувство” ^[380].

Однако в общем и целом Гражданская война была временем духовной опустошенности и апатии, заморозившей все человеческие чувства. Большинство людей переживают полнейшее эмоциональное окоченение и слишком заняты повседневным выживанием, чтобы придавать большое значение кампании против мощей святых. В той же записи, процитированной выше, Готье добавляет: “[Н]ет во мне ни религиозного, ни исторического чувства; переживаемое вытравило во мне и то и другое” ^[381]. Это общественное настроение сохранится вплоть до окончания войны весной 1921 года. В марте критическое положение постепенно отступает: на улицах городов вновь появляются жизнерадостные цвета, начинают возвращаться люди. Большевистское правительство объявляет об ослаблении правил, регулирующих частную торговлю: на смену политике военного коммунизма приходит НЭП (новая экономическая политика). НЭП легализует частные сделки и бартер, которые все три года Гражданской войны совершались подпольно. Прилавки магазинов снова заполняются хлебом, в рыночных лавках торгуют побитой молью мебелью, серебряными кружками, кроликами, цыплятами, лампадами – да чем только не торгуют! Из деревень приезжают со своим товаром: огурцами, мешками гречки, маслом, мясом и сальными свечами. По крайней мере, в крупных городах наконец-то можно свободно вздохнуть и снова строить планы, надеяться на будущее. Этот оптимизм набирает обороты вплоть до 1927–1928 годов. А затем правительство начнет создавать условия для нового кризиса, в основе которого будет лежать паника, и начиная с 1929 года это станет предпосылкой сталинского решения о коллективизации крестьянства и индустриализации, с тем чтобы догнать и перегнать остальную Европу и Америку.

Экономическое оживление начала 1920-х годов не будет стремительным, но люди сразу почувствуют себя свободнее, будто опасность миновала. Возможно, думали они, их мир раскололся не окончательно и бесповоротно. Люди пытались нащупать полузабытые слова и молитвы, снова доставали гражданское платье. Частная торговля не единственная привычка, которую они вновь откроют для себя. В апреле 1922 года Троцкий писал из Москвы: “Против моего окна церковь. Из десяти прохожих (считая всех, в том числе детей), по крайней мере, семь, если не восемь, крестятся, проходя мимо. А проходит много красноармейцев, много молодежи!” ^[382] Это были те самые красноармейцы, которые теперь покидали Москву и возвращались в деревни. По прибытии они сбросят с плеч истрепавшиеся вещмешки, поцелуют детей, матюгнутся раз-другой, увидев запустение, в которое пришли поля, и, склонив голову перед иконой в углу избы, осенят себя крестным знамением ^[383]. В феврале 1918 года Готье запишет в своем дневнике: “Кругом говорят, что козел революции обломает рога о церковную ограду. Так ли это? Хватит ли у православной церкви силы противостать гонению? Боюсь, что нет, и что самодержавие, и православие, и русская народность – все это один bluff ^[384], одно, как и другое. Все кругом продолжает быть в маразме и в ожидании каких-то провиденциальных перемен, которые, вероятно, никогда не придут или придут, когда [далее зачеркнуто: не будет никакого] давно иссякнут всякие надежды” ^[385]. Большевики одержали победу в войне, но церковь готова была, словно облаком, окутать завоеванный ими мир своей благодатью.