Собибор / Послесловие - читать онлайн книгу. Автор: Лев Симкин cтр.№ 48

Основой для поиска стала особая картотека оперативного учета разыскиваемых лиц – сотрудники гестапо, следователи, полицейские, бургомистры, старосты, руководители оккупационных учреждений и участники гитлеровских зверств. Одним из ее источников стали трофейные учетно-регистрационные материалы, как, например, те, что попали в руки Смерша в 1944 году в расположенной на территории Польши школе СС Травники, где прошли обучение около 5 тысяч вахманов СС. Наступление Красной армии было столь стремительным, что нацисты не успели вывезти или уничтожить документы, личные учетные карточки с фотографиями многих курсантов, распоряжения о направлении или переводе вахманов из лагеря в лагерь. 23 июля 1944 года Люблин и прилегающие к нему районы Восточной Польши, включая городок Травники, были освобождены, в руки Смерша попали многочисленные лагерные документы, которые потом много лет фигурировали в уголовных делах.

Первые из них рассматривались военными трибуналами летом и осенью 1944 года. Сразу захватили нескольких “травников”, служивших в лагерях. Некоторые из них, родом из Западной Украины, после ухода немцев рассчитывали укрыться в Польше. Однако после войны оттуда в СССР переселили до полумиллиона украинцев – в обмен на поляков, живших в Западной Украине. Все перемещенные из Польши украинцы подвергались особой проверке, в результате было выявлено много нацистских пособников.

По данным исследователя Сергея Кудряшова, с 1944 по 1987 год в СССР состоялось свыше 140 процессов над лагерными охранниками. Думаю, их было значительно больше, а количество осужденных по ним, возможно, приближается к тысяче. Было как минимум две волны преследования бывших вахманов: одна – сразу после войны, вторая началась в 1960-е годы и завершилась в последние дни существования СССР. Некоторых судили по два, а то и по три раза.

Киевский процесс относился ко второй волне: большинство подсудимых на рубеже 1940-х – 1950-х годов уже были под судом. В тот раз кому-то из них вообще удалось скрыть свою службу в СС, как, например, Сергею Василенко, когда его судили в апреле 1945-го за то, что служил в охране концлагеря Штуттгоф. Василенко был опознан одним из военнопленных как полицейский, отбиравший у узников хлеб (им его кинула польская женщина), когда их в 1945-м переправляли из одного лагеря в другой. Василенко на том процессе дал показания, что до 1943 года сам был в лагере для военнопленных, после чего его направили на работу в Германию, где зачислили в полицию. Военный трибунал 1-й гвардейской танковой армии в составе трех гвардии майоров принял все за чистую монету, не вникая, чем полицейские отличались от вахманов СС, и назначил ему 10 лет за измену родине по статье 58–1 б Уголовного кодекса РСФСР. Через 10 лет после окончания войны он, как и многие другие его сослуживцы, оказался на свободе – работал в колхозе, награжден медалью на ВДНХ.

Принятым 17 сентября 1955 года Указом Президиума Верховного Совета СССР “Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.” предписывалось освободить из мест заключения “независимо от срока наказания лиц, осужденных за службу в немецкой армии, полиции и специальных немецких формированиях”. Это предписание сопровождалось оговоркой о том, что “к карателям, осужденным за убийства и истязания советских граждан”, амнистия не применяется.

В 1960-е годы началась вторая волна процессов над “травниками”. Первый раз (во второй половине 1940-х – начале 1950-х годов) их обвиняли в нарушении воинской присяги и службе у немцев как таковой, а второй – в участии в уничтожении заключенных в лагерях смерти. Возникает вопрос, не был ли при этом нарушен принцип non bis in idem – не привлекать к ответу дважды за одно и то же. Трудно ответить на этот вопрос однозначно.

Еще один из осужденных по “киевскому делу” – Михаил Горбачев в июне 1951 года был осужден военным трибуналом Уральского военного округа к 25 годам лишения свободы по статье 58–1 б Уголовного кодекса РСФСР за то, что “добровольно вступил в СС и в качестве вахмана нес охранную службу в лагерях Аушвиц и Бухенвальд”. В расстрелах заключенных и их конвоировании к месту казни его не обвиняли. В процессе расследования по “киевскому делу” его фамилия всплыла вместе с другими – как непосредственного участника массового уничтожения заключенных в Треблинке. Поскольку эти обстоятельства не были известны суду при рассмотрении первого дела, приговор по нему в июле 1961 года был отменен Военной коллегией Верховного суда СССР “по вновь открывшимся обстоятельствам”. К тому моменту Горбачев был уже на свободе, вышел в 1955 году по амнистии.

Получается, с формальной точки зрения все законно. Но если посмотреть с другой стороны, то следователи и судьи при желании могли бы с самого начала, когда их в первый раз судили за службу у врага, понять, в чем она состояла, эта служба. Но никто не искал свидетелей, вина обвиняемых не конкретизировалась. А потом вдруг разобрались, когда те уже отсидели по 8–10 лет. Допустим, во время первых процессов в конце войны следователи и судьи не знали толком, кто такие вахманы, но потом-то узнали. Почему сразу не привлекали к ответственности за конкретные преступления?

Когда их стали судить по второму разу, подходили тщательнее, пытались найти что-то конкретное. Это было нелегко. Практически не осталось свидетелей из числа узников. Что же касается свидетелей – бывших вахманов – то по понятным причинам они не стремились изобличать сослуживцев. Тем не менее доказательства участия подсудимых в расстрелах на этот раз все же удавалось собрать. Обвинение строилось на их собственных признаниях и изобличениях со стороны других вахманов, как сообвиняемых в данном процессе, так и осужденных по другим делам, а в этом выступавших в качестве свидетелей. Первые надеялись на смягчение, вторые, давно свое отсидевшие, на то, что второй раз их к суду уже не привлекут. Их показания были своего рода платой за свободу.

Вот, к примеру, свидетель Антон Солонина, 1911 года рождения, в 1947 году его осудили к 10 годам, в 1955-м амнистировали. К моменту суда, по его словам, “работал в совхозе на общих работах” (сказанное несет явные следы лагерного лексикона). В Собибор попал прямо из Травников, в марте 1943-го “ушел в самовольную отлучку и не возвратился. Пробрался на родину и до прихода наших скрывался в родном селе. Призвали в армию, потом демобилизовали”.

“До прихода наших” – эти слова из показаний Солонины напомнили мне старую театральную байку, услышанную когда-то от Геннадия Хазанова.

1950-е годы. На сцене провинциального театра идет спектакль на военно-патриотическую тему. Зою Космодемьянскую допрашивают немцы. “Говори, где партизаны?” Та, натурально, хранит гордое молчание, тут появляется гестаповец и приступает к пытке. Неожиданно в действие вмешивается один из зрителей, требуя немедленно прекратить безобразие. Артист, играющий гестаповца, не прерывая роли и с опаской поглядывая на вторгнувшегося на сцену громилу, тихо объясняет ему: все кончится хорошо, наши победят. И слышит в ответ: “Хорошо бы знать, кто для тебя наши”.

Выражаясь сегодняшним языком, процессы над вахманами можно было бы охарактеризовать как избирательное правосудие. Свидетели ничем не отличались от обвиняемых, едва ли не каждого из них можно было усадить на скамью подсудимых. В Собиборе было три взвода вахманов. Постоянного распределения обязанностей между ними не было. Каждый взвод поочередно назначался на сутки в караул по охране лагеря и “рабочих команд”, два других взвода, если прибывали эшелоны с людьми, использовались для уничтожения людей. Наружная охрана стояла на вышках, а всех свободных от наряда вахманов выставляли в оцепление.